Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

Посетитель усмехнулся и покрутил головою.

— Действительно, в самом деле, — подтвердил он спокойно и ровно. — Родитель мой, когда владел этой фабрикой, посылал изделия высшего сорта, как образцы художественных и технических достижений, в столицу… Даже за границей бывали вещи, сделанные на этой фабрике… Вот я об этом и говорю: значит, имеются тут богатейшие возможности.

Он обвел взглядом ближайшие станки, оглядел рабочих, поймал взгляд Василия и слегка улыбнулся ему. Затем зашагал дальше. А за ним технический директор и другие.

— Этот, что ли, из Москвы-то? — спросил Василий у соседа.

— Этот самый.

— Стало быть, хозяйский сынок?

— Выходит — сынок.

Сосед приостановил работу и потянулся к Василию.

— Пойдет у нас теперь буза. Застопорит он перестройку фабрики. Затем и приехал, видать…

— А может, по-теперешнему-то и лучше?

— Почему это лучше? — нахмурился сосед.

Василий вспомнил разговор дома за обедом, когда отец долго разглагольствовал о том, что вот, мол, умные люди в Москве сидят, сообразили, что зря казенные денежки тут собираются в стройку ухлопать, что можно и в старых корпусах и со старым оборудованием товарец на ять выпускать. Было бы слажено с умом, да управители бы толковые.

Василий по-своему повторил слова отца:

— Да потому лучше, что денег зря много не придется переводить да рабочим накладно не будет… А с машинами, знаешь как? Сегодня ты делаешь свою норму и спокоен, а заведут новейшие машины, и придется тебе лезть из кожи, втрое, вчетверо больше за ту же ставку выставлять…

И снова из того угла, где Егор, неожиданно и незванно громкий окрик:

— Ну и сознательность… Ай, ладно, Вася. Значит, по-твоему, никакой рационализации, никаких машин?

— Пошто никаких? Я не против лучшего… А только сомнительно мне… Да и многим другим.

Василий замолчал и, схватив новый комок массы, бросил его на станок.

Возвращаясь с обхода по цеху, снова проходили чужой — Вавилов, технический директор и другие.

Егор, делая вид, что не замечает проходящих, укоризненно протянул:

— Это старье все на слом, а на место вавиловского наследства новую стопроцентную фабрику…

Утром, у караульной будки, возле плотины, на деревянном щиту запестрел плакат: фабком созывал широкое собрание совместно с производственными комиссиями и редакцией стенгазеты. Повестка дня была короткая, но волнующая и злободневная:

— О переоборудовании фабрики.

Утром перед плакатом останавливались не надолго, второпях. Зато в обед здесь были толчея, шум и галдеж…

Шумели по-разному. Старые рабочие ворчливо к многозначительно перекидывались короткими замечаниями, ехидными и острыми:

— Будет опять трепанье языком.

— Переоборудуют фабрику до ручки… И так посуда выходит такая, что прямо совестно глядеть.

— А изоляторы? Сколько партий железная дорога заворачивает обратно. Ну, ну. Поговорим. Пошто не поговорить? Языки свои, не купленные…

Молодежь шумела о другом:

— В шесть?.. Ах, язви его! Да я с ребятами на острова плыть собрался.

— Вот и поплыл… Как заведут теперь с шести, так, считай, до полуночи и засядешь на этом собрании.

— Язвинское, ребята, дело!

— А я сбегу…

— Смотри, как бы тебе не влетело.

Николай с Василием столкнулись вместе с другими у плаката.

— Придешь на собрание?

— Не-ет, — засмеялся Василий. — Дело у меня.

— Отложи. Тут, говорят, собрание важное. Надо непременно быть… Старики из кожи лезут, чтоб доказать ненадобность новой стройки. Им она поперек горла. Мой так прямо кипит. А таких немало… Ты, Вася, брось свое дело. Не убежит. Поди, с девчонкой какой сговорился?

— Вовсе нет! — запротестовал Василий. — Сурьезное у меня дело… Никак нельзя мне на собрание… Ну и притом: что я там буду делать. Все равно решат, как нужно, меня не спросят.

— Не дури, — рассердился Николай. — Кто за тебя решать будет? Ты сам себе хозяин, у тебя голова на плечах своя собственная…

— Собственная-то она собственная, да…

Василий усмехнулся и замолчал.

Они отошли от плаката и ступили на гулкий помост плотины. Вода с шипеньем и рокотом катилась где-то под их ногами. В стороне гудели и покряхтывали деревянные колеса и стучали толчеи.

Николай остановился на мосту и оперся а перила.

— Чудак ты! — ласково сказал он. — Ты посмотри: старье-то здесь какое, рухлядь. А вот если заместо гнилушек поставить турбину да обладить по-новому, по-усовершенствованному, разве от этого тебе или мне какой вред? Чудак.