Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Он усадил смущенного Василия возле себя и продолжал:

— Разрешите огласить полученную «молнию». «Из Черендея Триста семьдесят два восемнадцать сотых Поздравляем дорогого наркома вместе нашим дорогим Василием Игнатьевичем Трещинам поступает жидкая нефть ноль семьдесят пять литра сутки Осчастливилась вся наша жизнь Мухамедов Луков Юлаев Кулаков Меншик Антошин». Это все робинзоны подписали, патриоты кембрийской нефти?

— Да, — с трудом произнес Василий. — Но последняя фамилия незнакомая мне, да и лишняя. Там всего пять человек.

— Какая же она лишняя! — воскликнула Лидия. — Это же телеграфист Илья, вы еще писали мне о нем на Эргежей!

— Значит, он тоже причислил себя к борцам на Полной, — сказал нарком, смеясь.

— О, в Черендее все уплатили бы по девятикратному тарифу за свою подпись под этой телеграммой, и они имеют право, — сказала Лидия горячо. — Они так верили Василию Игнатьевичу!

Василий встал:

— Товарищ нарком! Товарищи! Я обманул рабочих на Полной и обманул вас.

Все умолкли. Нарком вопросительно и серьезно смотрел на Зырянова.

— Я сказал бурильщикам, что деньги отпущены. Я просил их бурить на веру, под мое слово, только до трехсот семидесяти и был уверен, что бурение прекратили на этой отметке. Я не видел эту «молнию» и не знал, что нефть получена… Я хотел воспользоваться моментом на вашем заседании, интересом к гелию и поддержкой Лидии Максимовны, чтобы получить у вас деньги для кембрия… и довести хотя бы на Полной разведку до конца.

Иван Андреевич откинулся на спинку стула и злорадно захохотал. Нарком удивленно качал головой, обводя глазами хохочущую коллегию.

— Авантюрист! — крикнул Небель.

Нарком, качая головой, сказал:

— Таран.

В осень люди мерли от водяные тяготы. Ноги пухли и животы синие от воды. Не с кем таскать. Едаков много, а работать некому.

Пошли по озеру Ямбу-то, в длину от сухого волоку до Зеленые реки верст десять, шли с половину дни. Зеленая река пошла из озера Ямбу-то с западу и пала устьем в губу реки Оби; ее зыряне называют Об-ва, по-ихнему Тетка-река. Шли на низ Зеленою рекою, повозили запас в павозках, а кочи тянули порозжие всеми людьми ден с десять. Близко устья птицы живут дивно, так маленько поели свежева.

От устья Обскою губою побежали парусным погодьем, а оставя Тазовскую губу и путь на Мангазею в летней стороне, и там вся Русь, а впереди ни единого, думали, русского человека. Ано погода и окинула море — и гребми погреблись, тосняшеся, поворотясь лицом на лето.

Обская губа очень длинная до моря и бурная.

Потянул ветер с моря, и на них пришла стужа и обмороки великие, свету не видели. Восстала буря ветреная, и на берегу насилу место обрели от волн, неведомо — живы, неведомо — прибиты.

Кочи и павозки перевернули от стужи, кое-какую защиту поделали детишкам. Сами мокрые. Пошли наносной лес сбирать — обогрелись и студеным ветром обсушились. Там и зимовали.

Было им нужды великие, непривышно. Ни деревца, ни кустика на земле, ни красного светила в небе, ни луны. Без тепла весь мир озяб голой, белой. Волк в знатной шубе — и та побелела. Медведь — и тот побелел, сердешной. А день 53 дня русских и 53 ночи прожил белой и кончился, пришла тьма беззвездная, иноземская, и осталась жить, не пропускает русскую зорюшку в небо, не дает просвета.

Люди едят, а чего в рот кладут — и того не видят.

И девки петь боятся. Детишки плачут, у матерей просят красного солнышка.

Тут бабы искали Меншика и вопили: «Убить вора, да и тело его собакам кинем!»

Бить хотели батожьем, и были бабы с рычагами, да во тьме не нашли Меншика.

Мужики же от баб попрятались.

Бабы к лодке приступили. И пенеженю вытащили из лодки собранием. И по полю молва велика. И Лев Меншик свету-богородице докучает: «Владычице, уйми дурех!»

Скричал бабам: «Будет вопить — тово! Увидите чюдо на сивере, красные обновы и наряды!»

Поворотились на север и увидели пестрообразную прелесть: хвост птицы райской, на полнеба распустила цветные перья сияньем, яко трепетные пламена, осветивший весь мир поднебесной, а звезды в восточной стороне лентами перевиты, межи звезд отласные платы развешаны и бахрамы шелковые дрожат.