Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

— Ольга Викторовна! Зачем вы здесь?

Задав вопрос, Степняк понимает, что спрашивать об этом глупо. Впрочем, Круглова и не отвечает. Приоткрыв глаза, посмотрела невидящим взглядом и снова опустила веки. Илья Васильевич на цыпочках входит в операционную.

Все очень похоже на то, как было во время операции Фомичевой. Только на этот раз оперирует Рыбаш, а Львовский помогает. И тут же Машенька-Мышка. Очевидно, она сегодня дежурит в ночной хирургической бригаде. Два стажера-студента помогают врачам.

Степняк видит, как с помощью наркозного аппарата Косте делают искусственное дыхание чистым кислородом. Видит, что справа в заднюю большеберцовую артерию нагнетают кровь. Видит большой шприц, которым, очевидно, вводили раствор глюкозы. И только тут замечает, что хотя операционное поле отгорожено стерильными салфетками, но Костя лежит на столе одетый. А это архистерильный стол, краса и гордость больницы, тот самый, который полгода назад Рыбаш и Львовский «вырвали» с промышленной выставки и который так снисходительно похваливал блистательный Мезенцев, когда Иннокентий Терентьевич в сопровождении кокетливо оживленной Таисии Павловны торопливо и без особого интереса осматривал открывающуюся больницу-новостройку. А сегодня — занятные штуки устраивает жизнь! — сегодня Иннокентий Терентьевич лежит в маленькой палате этой самой больницы, и теперь все, что здесь есть, все, что здесь происходит, вдруг стало жизненно важным для него самого…

Эти мысли скользят в сознании Степняка словно второй, далекий план перспективы. А видит он, чувствует, ощущает только то, что происходит в беспощадно ярком свете куполообразного рефлектора.

Двигаются уверенные, крепкие руки Рыбаша, им помогают худощавые пальцы Львовского. Время от времени в напряженной тишине раздаются негромкие, отрывистые приказания, и тогда в беспощадно яркий круг света вступает еще одна пара рук, быстрых и точных рук Машеньки-Мышки.

…А мальчик лежит одетый. Значит, не было ни минуты времени, чтобы снять с него одежду. Значит, его положили на стол в таком состоянии…

Рыбаш резко выпрямляется:

— Вытрите мне пот. Всё!

Степняку становится на мгновение так душно, словно это он, а не Костя Круглов лежит на столе. Что «всё»?! Он делает большой шаг вперед, тот шаг, на который, по правде говоря, не имеет права, и останавливается, потрясенный счастливым взглядом Львовского:

— Дышит!

И, как хор в древнегреческой трагедии, два студента-стажера торжественно подтверждают:

— Дыхание самостоятельное!

У обоих такой вид, словно на их глазах сотворено чудо воскрешения. Впрочем, почему «словно»? Именно это и произошло. Было мертвое тело, было то, что еще недавно, еще так недавно считалось непоправимым, то, что медики в своей специальной литературе называют: клиническая смерть. И вот в обыкновенной районной больнице два обыкновенных хирурга, не академики, не доктора наук, даже не кандидаты и не доценты, просто два врача-лечебника, две рабочие лошадки от медицины, воскрешают человека. Чудо, чудо, чудо!

— Прекратите артериальное нагнетание крови. Продолжайте внутривенное, — это командует Рыбаш.

Он снова склоняется над столом, быстро делает еще что-то — от волнения Степняк не разбирает, что именно, и снова слышится его властный голос:

— Давление? Какое давление?

— Сто на семьдесят. Пульс — сто четыре… — радостно отвечает Львовский.

— Костя! — ласково окликает Рыбаш. — Костя, ты меня слышишь?

— Слышу… — негромко, словно со сна, говорит мальчик и после паузы спрашивает: — Их поймают?

— Еще бы! — уверенно обещает Рыбаш.

У Степняка в голове одна мысль: чудо! Он не мальчишка, он сам хирург, он видывал виды, но то, что сделали этот коренастый крепыш с лукавыми, сияющими глазами, и этот еще не пришедший в себя от пережитого горя сутуловатый, лысеющий Львовский, — чудо. Нельзя бояться слов, которые точно выражают суть вещей. Умершему мальчику вернули жизнь, осиротевшей матери вернули сына…

Белое, неподвижное лицо Ольги Викторовны возникает в сознании Степняка. Она же еще не знает!.. Он опрометью кидается в предоперационную, рывком поднимает с табуретки оцепеневшую Круглову и, держа ее за локти, смотря в отчаянно раскрытые и ничего не видящие глаза, повторяет:

— Жив! Понимаете! Жив! Будет жить!

Наумчик не ошибся, сказав, что ранение Кости Круглова — точно такое же, как у девушки, которую Рыбашу не удалось спасти. Ранение было точно таким, потому что оно было нанесено тем же ножом и той же рукою. Об этом Степняк узнал от вежливо-сдержанного молодого человека, явившегося к нему в понедельник утром «для выяснения, — как он выразился, — некоторых щепетильных обстоятельств».