Максимилиан Кравков - Рассказы о золоте

Глаза открыты, сидит, не то смеется, не то бормочет. Начинаю костер разводить. Дров позабыл нарубить, сучья сырые.

Погорел он немного и сгас. Темнота у нас в балагане настала. В одном углу сумасшедший сидит, в другом — я с винтовкой забился...

Ветер поднялся наруже. Деревья трясет. Корину на крыше задрало — хлопает по балагану!

Чем дольше сижу, тем злее бушует буря. Деревья скрипят, стонут и кажется мне, что опять я стою в окаянной штольне. Но только слышу— сопит у порога! Наваливается из тайги на вход кто-то большой и черный. И тоненько так, как ребенок, начинает плакать Ванюха...

Вскинул я сразу винтовку и громом шарахнул выстрел. Полымем в балагане махнуло! Слышно мне через звон в ушах, что катается рядом туша, рвет когтями и траву, и землю, хрипит.

— Попал!—кричу я от всего сердца и вскакиваю на ноги.

Засунул патрон и жду... Нет, не идет! Все тише и тише шуркает по траве и совсем умолк. Подох!

Разрываю тогда на куски берестяный чуман и чиркаю спичку. Загорелась береста ярко.

Первое — вижу, лежит Ванюха ничком, руки враскидку. А у самого входа растянулся медведь, запрокинул оскаленную морду.

Упали тут все мои силы разом, выпустил я из рук ружье и до самого света обомлевши сидел в углу. А когда рассвело, поднялся и первым делом над товарищем нагибаюсь.

Слышу — дышит, значит живой! Взял я его за плечо. Он как вздрогнет, голову приподнял и глаза открывает.

Увидел зверя, боязливо на него покосился, за руку меня берет и тихо так говорит:

— Это ты, дядя Павел? Что же это со мною было?

Ах, ребятки мои родные, не стыдно сказать — я ведь на радости тогда медведя дохлого в морду поцеловал!..

К обеду приехал Мироныч.

Да, всего в ладонь самородок на двенадцать фунтов, а дорого он достался...

Неужели, подумали мы, на дешевое дело его отдавать, на обычную, нашу потребу?

Жизнью да страхом, за это теперь не платят.

И пошел самородок от нашей артели на постройку аэроплана.

— Ты знаешь у речки Гремушки есть старое русло?

— Это там, где Пудовый разрез?

— Был пудовым! — вмешался старик Герасим, — у прежних хозяев. А нынче и граммовым не назвать...

— Так вот, хотим мы Гремушку на старое место вернуть. Потому, что в теперешнем русле отыскано золото.

Смотритель Макеев нахмурился.

— Правду ли говоришь?

— Не веришь!

Орлов ухмыльнулся цыганским лицом, блеснул синеватыми белками глаз.

— Разведку надо? — догадался Макеев.

— Здравствуй! — насмешливо протянул старик, — что мы деньги с тебя за работу просим? Если труда своего не жалеем, так значит верно! — сказал, как отрезал. Под упрямым морщинистым носом колыхнулась широкая белая борода.

Макеев замялся.

— Но Пудовый тогда затопит? А там работают...

Орлов захохотал откровенно, ощеривая зубы.

— Тоже артель! По крошечкам собирают.

— Нет, ребята, — решительно встал смотритель, — без общего собрания этого сделать я не могу! Прогнать артель... Да тут такой тарарам пойдет!

— Правда твоя, — неожиданно согласился Герасим и поднялся с места, — рановато заговорили! А когда золотишко покажем, поддержишь?

— Еще бы! — даже растерялся Макеев.

— Ну и ладно. Пойдем, Орлов! — и сунул Макееву свою жесткую, как сушеный карась, ладонь.

Со времени революции Выдринский прииск находился в упадке. Его россыпи считались убогими, а главное золото — взятым. Но кучка людей, прижившихся здесь издавна, упорно копалась на старых отвалах.

— Можно, товарищ смотритель?

В контору вошел синеглазый парень и встал смущенно.

— Василий Кузнецов, — прочел в его документе смотритель, — где раньше работал?

— Бурил на железной руде.

— А в тайгу зачем припожаловал?

— Хочу на золоте поучиться. Кстати, здесь сродственница живет — тетка Варвара.

Макеев вернул Кузнецову ударный билет и сказал:

— Сразу в артель тебя не возьму. Ты нашего дела не знаешь А впрочем, ступай к старику, не пристроит ли он?

Герасим пристроил.

В артель Кузнецова пока не принял, но места указал по берегам Гремушки. Там Василий вместе с Охлопковым, деревенским комсомольцем, также недавно пришедшим на прииск, долбил шурфы.

Речка здесь гнулась дугой. При царизме золотопромышленники отбросили Гремушку в эту излучину, осушив ее настоящее русло, лежавшее рядом за длинным водоразделом. Осушенный участок называли Пудовым разрезом, потому что пудами когда-то из него добывали золото. Теперь истощенный разрез отличался только красно-малиновым цветом почвы.