Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

Власа взволновал и смутил вид раненого. Его поразили жалостью и болью слова фельдшера, сказанные мимоходом, когда рабочего уносили:

— Конченый человек!

— Вот беда-то, — горестно воскликнул Влас. — До чего человека-то довели.

Стоявшие поблизости рабочие насторожились:

— Как это довели?

— Очень просто! — раздраженно и угрюмо объяснил Влас, — был бы парень при своем деле, у хозяйства, не надо бы ему сюда поступать, он бы и жил себе, горюшка не знал бы...

— При своем деле? А он разве при чужом стоял?

— Он, выходит, по-твоему, на хозяина работал, по-старинке? Так выходит?

— Деревенский он, хрестьянин... В город-то не от сладкой жизни пришел, — в сердцах сказал Влас и оглянулся.

Его окружали рабочие, те самые, кто рядом с ним трудились на постройке. Те самые, с кем он встречался каждодневно, с кем делил он и труд и досуги. К кому он уже стал привыкать, с кем начал сживаться. Сейчас у них лица пасмурны, неприветливы и враждебны. Они смотрят на Власа чужими, холодными глазами. Власу стало не по себе.

— Я по себе понимаю, — глухо добавил он, оправдываясь. — Мне бы орудовать на земле, чтоб горела работу, а я сюда, между прочим принужден податься... Так и он...

— Экий ты упрямый! — вывернулся откуда-то Савельич и покачал укоризненно головой. — Уперся ты на одном, да и прирос! Кто тебя гнал сюды! Ты сам по дурости своей от хозяйства ушедши.

— Хозяйства моего не осталось теперь! — сверкнул глазами Влас. — В камуне оно горит, вот оно где, хозяйство-то!

— Горит? С чего это ты взял?

— Ты видал?

— С чьих слов болтаешь, Медведев?

— Со своих... — нерешительно ответил Влас и как-то весь сжался. — У меня своя голова на плечах.

— Своя ли? — привскочил Савельич и сожалеюще вздохнул. — Э-эх, Медведев, Медведев! Ты сколько времени тут работаешь с нами? — кажись более двух месяцев будет! Пошто ты бирюком таким ходишь? Пошто в тебе товарищества мало? Люди округ тебя, милый мой, одно говорят, а ты — наоборот! Люди скажут тебе: белое, а ты брякаешь: черное!.. Неужто ты умнее всех?! Оглянись ты, парень, погляди на нас — мы, милый мой, тоже с головами, тоже кой в чем кумекаем... А у тебя выходит все этак, вроде того, быдта мы все врем! Напроходь врем!

— Верно, верно, Савельич! Послушать Медведева, так мы, значит, круглые дураки!

— Упрямый он! Поперешный!

— Ты послушай, Медведев, Савельича! Он старый человек, а мозга у него светлая!..

— Очухайся!..

Вокруг Власа волновались его соседи по койке в бараке. Это были уже почти такие же по работе свои люди, как в деревне стародавние соседи. И эти свои люди напирали на него, подступали к нему вплотную. Он смутился. Он сильнее, чем когда-либо, почувствовал какую-то обиду оттого, что его не понимают, что он не совсем свой здесь. Но вместе с тем в этом дружном и горячем натиске на него он ощутил что-то новое, чего раньше еще не было.

— Я, ребята, никого дураками не считаю и чтоб, скажем, задаваться мне... — сильно сжался он и спрятал глаза. — У меня мнение такое... Как я сам видевши у себя в деревне... Почему, — повысил он вдруг голос и поднял голову, — по какой причине мне утеснение сделали? Я сам кровь за власть советскую проливал! Я за землю, за спокос да за хозяйство свое с Колчаком дрался! А вышло мне что?.. Вот я поэтому...

Влас оборвал внезапно и смолк. Вокруг него некоторое время стояла тишина. Прорывая эту тишину, из дальнего угла барака, семеня ногами, легонькой перевалкой подкатился широкоплечий, длиннорукий мужик. Бритое лицо его с прищуренными глазами было лукаво, рот улыбался, желтые зубы поблескивали, как у хищного зверька.

— Дружок! — потянулся он к Власу. — Ты, значит, связчик мой! Я ведь тоже Колчака бил! Как же! У меня двух, а может, и трех ребер нехватает, вышибли гады!.. Правильные твои слова, дружок!

— Одобряешь? — насмешливо спросил Савельич. — Одобряешь, Феклин?

— Одобряю! Уполне... Все истинная правда, что он говорит! Я — партизан! Я, брат, понимаю!

Влас вгляделся изумленно в Феклина, неожиданно пришедшего ему на помощь. Феклин ему почему-то не понравился. Не понравились его лукавые, бегающие глаза, его усмешка, вся его повадка. К тому же его озадачили насмешливые слова, с которыми обратился к Феклину Савельич. У Власа прошла охота продолжать разговор. Он пробормотал что-то невнятное и пошел из барака.

В обеденный перерыв к Власу подошел плотник Андрей, который изредка читал в бараке вслух газету.

— Медведев, — сказал он, — мы тебя в комиссию поставили. Разбор происшествия будет, несчастья... Как ты болтаешь, что человека до увечья довели, то вникни совместно с другими в обстоятельства и в положение, а потом уж и толкуй.