Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

— Скучаешь о кулацком режиме? — строго спросил счетовод.

— Об справедливости! — угрюмо отрезал мужик. — Я режимов никаких не знаю. Знавал умного да понимающего мужика, у которого от ума его и способностей капиталы были. И, значит, который всей волости помогал... А хто он: по-вашему, кулак, али еще как-нибудь, этого я не дознавался.

Счетовод вырос над столом, над хаосом книг и бумаг и веско определил:

— Подкулачник!.. Форменный и патентованный ты, дядя, подкулачник!

Председатель сощурил веселые глаза:

— Погоди! Обрастем мясом, не хуже Некипелова твоего всей волости помогать будем!.. Погоди!

— Навряд ли! — непреклонно посомневался мужик. — Видать, отощаете, когды съедите все, што от казны да от хресьян коих заполучили!..

После ухода этого посетителя в конторе угнездилось странное молчание. Председатель врылся в какие-то ведомости. Счетовод раскинул широкий разграфленный лист бумаги и сосредоточенно стал проставлять четкие цифры. Молчание нарушила Феклуша.

— Степан Петрович! — сказала она, слегка вспылая слабым смущеньем. — Пойдет ведь теперь этот мужик трепать всякое про коммуну!

— Пущай треплет! — поморщился председатель, кинув на Феклушу недовольный взгляд.

— Два раза ставили на собранье вопрос, — оправилась, осмелела девушка. — Два раза на счет помощи единоличным... Про трактор, чтобы выехать с им в Покровку. И ничего до этих пор...

Снова наступило молчание. Счетовод прислушался к этому молчанию, отодвинулся от широкого разграфленного листа, назидательно и веско промолвил:

— Трактор — машина сложнейшая и дорогая! Да. Им дорожить надобно. С осторожностью. Вообще — бережно! Отнюдь не кидаться во все стороны!..

Устинью Гавриловну, наконец, решили выселить окончательно. Она поспешно собралась и перед отъездом зашла к Марье. Наскоро поплакав, пожаловавшись на новую свою беду, она напомнила:

— Марьюшка, достань-ка мне узелок-от мой!

Марья вздохнула и направилась к своему сундуку. Но в это время неурочно и нежданно вернулся домой Филька. Парнишка подозрительно и враждебно поглядел на Устинью Гавриловну и молча прислонился к притолке двери.

— Ты што, Филя? — спросила мать, выпустив из рук крышку сундука. — Али што забыл?

Устинья Гавриловна сладко заулыбалась и с притворным добродушием заметила:

— Хлопочет! Мужик настоящий! Опора тебе, Марья!

Филька насупился и даже не взглянул на старуху.

— Чего она тут шляется? — грубо спросил он.

У Марьи от неожиданности подкосились ноги. Присев на сундук, она протянула руку в сторону парнишки и крикнула:

— Окстись!.. Сдурел, Филька? Ты што это говоришь?

— Говорю, — враждебно повторил Филька. — Говорю: гнать ее надо!

— Ай-яй-яй! — заохала Устинья Гавриловна, и вся сладость и вся ласковость слиняли с ее лица. — Царица небесная! До чего парнишка дошел! Без уваженья к матери!.. Страм, стыд! Ай-яй-яй!

Марья вспыхнула:

— Како тут уваженье?! Што мать, што собака — все едино!

Отлипая от двери и не слушая ни матери, ни нежеланной гостьи, Филька прошел на середину избы и погрозил кому-то кулаком:

— Здеся коммуна, — повторяя чьи-то слова, веско промолвил он. — А она — зловредная кулачиха! Постановлено, чтоб выезжала, ну и не шляйся!..

— Ну-к, я пойду! — обиженно и гневно заявила Устинья Гавриловна.

— А узелочек?.. — замахнулась Марья и испуганно осеклась: старуха метнула в нее предостерегающим, пылким взглядом.

— Пойду! — многозначительно повторила Устинья Гавриловна. Она направилась к двери. Филька настороженно и подозрительно посмотрел на нее и что-то пробормотал. Марья суетливо поспешила за старухой:

— Ужо провожу тебя, Устинья Гавриловна!

Проводив старуху, Марья быстро вернулась в избу. Здесь она кинулась к Фильке и стала кричать на него истошно и плаксиво. Парнишка молчал и, хмуря белесые брови и наклонив упрямо голову набок, слушал ее. И филькино молчание хлестало Марью пуще кровной и въедчивой обиды.

— Нет на вас, гадов, управы! — задыхаясь, в заключение прокричала Марья. — На людей хуже псов кидаетесь! Вот беда, отца тута нету, взгреб бы он тебя, отстегал бы ремнем, выбил бы дурось из головы!..

— Бить теперь не позволят! — отозвался, наконец, Филька и усмехнулся криво и зло.

— Не поглядел бы Влас! Исхлестал бы в кровь!

— Ладно! — буркнул Филька и вышел из избы.

Марья немного успокоилась, прислушалась к филькиным шагам, когда они затихли, открыла сундук и из-под самого низа достала сверток, который принесла ей когда-то Устинья Гавриловна. Она подержала его в руках, пощупала. Холстяная тряпка была туго обмотана бечевкой. Под холстяной тряпкой прощупывалось что-то твердое.