Исаак Гольдберг - Трое и сын

— Нет! — повторила Мария.

Тогда слесарша, воспламенившись этим упорством, обрушилась на Марию всем своим женским опытом, всем ею пережитым. Она стала рассказывать о том, как больно ей было, когда она схоронила первого ребеночка, как ей вот так же, как и Марии, казалось, что сгинула навсегда с ребенком радость, и как когда она почувствовала, что под сердцем у нее шевелится маленький, она ожила, расцвела, помолодела.

— Конечно, первого жалко было. Да и теперь как вспомню о нем, за сердце хватает. Но вот у меня нынче Степка да Наталка имеются и полная радость от них... Это вам по-первости да по молодости страшно и все кажется, что всему конец. А выходит, что и не страшно-то, и конца-то никакого нету.

Фекла Петровна нанизывала слова убедительно и ловко. Она верила в то, что говорила. Она хорошо знала что такое боль и радость материнства, знала, что эта боль при всей ее необъятности не бесконечна. Знала, что радость материнства выше ее боли. А вот эта молодая мать еще не знает всего этого, еще не испытала преодоления боли радостью. У Феклы Петровны горели глаза, и жаркие пятна сверкали на щеках. И внезапно стала она почти красавицей. Мария вслушивалась в ее слова и боялась верить ей. Боялась и не хотела верить. Но слова эти вползали в нее, проникли в самую глубь ее души, вопреки ее желанию, помимо ее воли.

Слова эти падали на нее, причиняя ей и боль и сладкое предчувствие радости.

Солодух не заговаривал о том, чтобы Мария переехала к нему и чтобы они, наконец, зажили вместе, как муж и жена. Он боялся встревожить Марию, он хотел предоставить ей возможность успокоиться после потери Вовки, притти в себя, войти в нормальную колею. И поэтому он попрежнему приходил к Марии, просиживал у нее долгие вечера, а изредка и она оставалась у него после какого-нибудь собрания, на котором они бывали вместе.

В пестрые снежные сумерки он был обрадован неожиданностью: Мария пришла к нему сама, пришла немного смущенная и, деловито охлопывая с себя крупные хлопья снега, зачем-то стала оправдываться:

— Я тут, Саша, поблизости была...

Он торопливо помог ей раздеться и втащил в комнату, к жарко натопленной печке.

— Грейся!

— Я не озябла, — улыбнулась Мария, усаживаясь возле печки. — Мне не холодно.

Александр Евгеньевич уселся возле нее и охватил ее плечи руками. Тогда Мария, вся обессилев, приникла к нему, вздохнула и без улыбки на сразу сделавшемся строгом лице медленно и проникновенно сказала:

— Знаешь, я пришла совсем к тебе... Я больше не могу...

Валентина пришла к Марии на ее новую квартиру, огляделась вокруг, осмотрела каждый уголок и весело крикнула:

— Ну, вот давно бы так!

Александра Евгеньевича не было дома. Подруги могли поговорить без помехи. Валентина воспользовалась этим и засыпала Марию десятками вопросов. Но Мария сначала отвечала скупо и сдержанно. Марлю тревожили и угнетали расспросы подруги.

— Стесняешься? — усмехнулась Валентина. — Чего же тебе стесняться? Ты теперь, как говорится, мужняя жена. Смешная ты! Все еще остаешься девчонкой!

И вот Мария возмутилась. Нет, она не девчонка! Она достаточно выстрадала, как женщина. Пусть бы Валентина сама пережила хоть часть того, что выпало на ее, Марии, долю, тогда бы она знала, тогда бы она разговаривала иначе. Нет, она теперь уже не девчонка! Она была матерью, она потеряла ребенка, она...

Пылающее лицо Марии было гневно. Действительно, она уже не была девчонкой. Она выросла. Она показалась Валентине новою, переродившеюся.

— Не сердись, — приласкалась к ней подруга. — Честное слово, я ведь тебя не хотела обидеть!

— Я знаю. Я на тебя не обижаюсь. Мне самой вспомнить о себе, какою я была, тяжело.

— Теперь ты другая, — подтвердила Валентина. — Ты так быстро переменилась.

После некоторого неловкого молчания подруги оправились, и им стало снова, как раньше, легко и просто друг с дружкой. Но неугомонная Валентина не выдержала и спросила о том, что, видимо, ее все время томило:

— Ты теперь, Мурочка, конечно, не сглупишь, не допустишь, чтоб ребенок?..

— Почему? — резко повернулась к ней Мария. — Нет, я непременно хочу, чтоб был ребенок. Непременно!

— Но ведь...

— Хочу!.. Я, может быть, из-за этого и жизнь свою по-новому устроила! Из-за ребенка!

— У тебя ведь был и ты знаешь, какая это тяжесть... — осторожно возразила Валентина.

— Это радость! Слышишь! Радость иметь ребенка! Вот ты сама ничего не понимаешь, хотя всегда суешься учить и наставлять меня. Ребенок — это...