Владимир Фоменко - Человек в степи

Он начинает садиться. В зале шум — дескать, ничего тут с Решетниковой не понятно, о каком главном разговор?

— Денис Денисыч, голубь! Подробней сообщи! — говорит полковник. — Молодые-то люди, считай, наполовину пришлые.

Действительно, на скамьях среди степняков-хуторян всюду юнцы в закрапанных известью и красками спецовочках — явно фэзэушники, что восстанавливают этот клуб. Рядом — пацаны-трактористы, практиканты областных курсов с кинутыми на колени кепками, с прикрепленными на эти кепки выпуклыми противопылевыми очками, по виду похожими на летчицкие, прицепленные для фасона, для молодости-дурости, все необтертые, городские.

Вероятно, и полковнику и бригадиру мечталось бы, чтоб они, эти неуки, «индустриальные» эти хлопцы, присохли бы вдруг душою к раскинутому среди ковылей кон-заводу.

— Значит, товарищи, непонятно? — вытирая тугие скулы красным носовым платком, спрашивает бригадир. — Я, ребята, объясню. Решетникова всё начинает с жеребенка. Не степной, домашний жеребенок и тот, когда лежит, к себе не подпускает — вскочит. А Решетникова возьмет на ладонь брошку или даже какую интересную травочку и протягивает ему. Жеребенок-то же дитё: ему любопытно, что она держит… Он и тикать хочет, уже весь подберется, и интересуется посмотреть. Уши наставит, если жевал — бросит жевать и не моргнет. А она говорит ему что-нибудь веселое и движется на него. Не то чтоб резко, но и не то чтоб нерешительно, а так идет — вроде сама с убеждением, что малой будет ждать. Раз — и уже дает ему травочку. Он губами тянется, а она его пальцем по губам и дальше, дальше, начинает шею гладить, то место, где у сосунка длинные ворсины… Перекинется рукой на спинку, репицу поскребет. Туда трудно самим сосунам зубами доставать — им и нравится, у них привычка есть — друг дружку чесать. Так они за этим стали теперь к Решетниковой приходить, уже считают ее как за свою и, чтобы вроде заплатить за приятность, и ее, Решетникову, когда носом почесывают, а когда зубом.

В зале движение.

— Смеетесь, — констатирует бригадир, — а попробуйте так, как она. Жеребенок, он же обидчивый, неаккуратно обратись — точка. Здесь Наталье требуется и лично с сосунами наладить, и следить, как внутренние у них дела. Большой малого затрагивает — вступись. Только ж так вступись, чтоб и малой осознал: «меня поддерживают», и тот, больший, не оскорбился бы. Из-за отношения с сосунами Наташке и кобылы стали доверять… Я, как бригадир, считал это за баловство. А после наблюдаю: дело… У каждого табунщика имеется один-другой драгоценный конь. Такие и на его голос оборачиваются, и работать с ними радость. А подъезжаешь к Натальиному табуну, она губами почмокает — и не один-другой конь, а все пойдут, повернут на нес головы и качают: «Здрасьте»… Может, нрав коня, нежный характер и есть в коне первое после резвости? А?..

Я смотрю на говорящего Дениса Денисовича, но больше разглядываю Решетникову. Ее забыли. Не отправили со сцены вниз на скамейку, не посадили и возле президиума за стол, и она стоит под ярким электричеством, оглушенная похвальными словами, ослепленная слитыми в одно лицами, беленькая, прекрасная в своем нарядном, немодном, доколхозном платье.

— Все, товарищи, ясно? — спросил бригадир, поглядывая на полковника. — Тогда все.

Выступали девушки из общего с Решетниковой общежития, выступала библиотекарша, а у самой рампы сидел парень в динамовской полосатой футболке и, не сводя с Наташи глаз, выразительно молчал.

Когда повестка была исчерпана и председатель, постучав по графину, сделал объявления, молодежь высыпала на улицу. Месяц заливал площадь и переднюю стену клуба. Я видел, как Наташа вышла с подругами и сразу же отошла в сторону. К ней приблизился молчавший на собрании парень, и они пошли плечо к плечу мимо цветника по белой от месяца дороге.

Еще до солнца мы выезжали с завода. Подправленная за ночь машина шла сносно, утро было прохладным, чуть туманным.

Не проехав километра, мы увидели табун, сбитый у водопоя. Тонконогие, тонкогривые лошади окружали корыто. Опустив головы, они тянули воду, а когда отрывались, с их темных губ падали капли.

Тут же стояла Решетникова в солдатской робе. Коротко, у самого подбородка, она держала рослого, широкогрудого укрючного коня. Конь выворачивал голову, клацал удилами. Спугнутые машиной лошади оторвались от корыт, насторожили уши, а конь трепыхнул ноздрями и, вмиг взлетев на дыбы, шарахнулся в сторону. Легкая девушка переметнулась с конем и, не бросая повода, крикнула: