Владимир Писаревский - На месте зеленой беседки

Что слетелись, как воронье на падаль?! Сегодня не отломится.

Те недоуменно переглянулись.

Звонили от «бугра», передали, что ты… — начал было Зотов, ни Юра перебил:

Филипчук давно уже не «бугор», а я вам не «чушка», так что пишите отсюда подобру-поздорову.

Значит, прикарманить решил, — констатировал Елкин и, ткнув пальцем в рассеченную бровь, пригрозил: — Тебе этого видно мало, так мы добавим.

Только не думай: не здесь и не сейчас, — уточнил Зотов. — Найдем и время, и место поудобнее.

Видя, что они не уходят, и опасаясь, как бы сами, без посредника не обобрали ребят, Юрий дождался всех и они пошли на электричку.

Сзади плелись дружки Филипчука и с ними ниточка колонистской злобы.

Архипов с матерью, да и родители других ребят понимали, что что-то произошло, но, не желая омрачать приподнятого настроения, отложили выяснение.

Решив разрядить обстановку, дед было начал:

Целый час из дома добирались.

Но Юра невесело перебил:

А я до дома четыре года…

Комнаты стали миниатюрными, давили потолки, сжимали, не давали развернуться, степы. Мама, так та вообще еле' доставала ему до плеча. О вещах и говорить нечего: стулья под ним скрипели, ноги не помещались под столом, прилег на диван так хоть скамейку подставляй. А ведь в свое время умудрялся на «Школьнике» кататься по квартире…

На семейном совете во время праздничного обеда совместными усилиями распределили заработанные Юрой деньги и втроем отправились в универмаг. Оттуда вышел новенький Иванников.

Теперь все по росту, нигде не топорщится, не жмет, не висит мешком. Никакого сравнения ни с тем долговязым парнем, что утром был в колонистской парадной форме, ни с тем, у которого днем в электричке лопнул на спине Валеркин пиджак.

Мама была в восторге и то поправляла воротник рубашки, то разглаживала складку на рукаве. Дед удовлетворенно похмыкивал, а Юра не мог определить, нравится он себе или нет. Во всяком случае прохожие перестали обращать внимание, гон смешался с людским потоком и ничем не выделялся. Шляпу он, конечно, в жизни не надел бы, но из всех головных уборов, что перемерил, она лучше других прикрывала стриженую голову.

В своем дворе Юра никого не узнавал: в песке возились ребятишки, которые в его время дышали воздухом в колясках; а те, что тогда делали из песка куличи, бегут домой с ранцами за спиной. Сверстники, с которыми гонял мяч у зеленой беседки, служат в армии или учатся.

Даже самому себе Юра боялся признаться, с каким нетерпением ждет вечера, посматривая чаще, чем требовалось, на новые, тоже первые в жизни, подаренные мамой часы.

В колонии вспоминалось многое, но, пожалуй, реже всего зеленая беседка. А сейчас неудержимо тянуло туда. То есть так тянуло — слов нет.

— Мам, я схожу в милицию, выясню с пропиской? — чтобы скоротать время, предложил он.

— Может, лучше завтра с утра? — посоветовала Ольга Александровна, не успевшая наглядеться на сына.

— Да нет, чего тянуть. Еще находишься, пока пробьешь.

— Ну, иди, только смотри недолго.

— Ладно, буду смотреть, — улыбнулся он.

Подхватил ее на руки, донес до двери и неуклюже поцеловал в щеку.

— Не скучай.

В паспортном столе как раз был вечерний прием. Хорошо, что мама собрала документы и даже заявление заполнила от его имени — осталось только подписать.

С пропиской, на удивление, никаких осложнений не произошло. Приняли быстро, просмотрели документы и завтра велели прийти за паспортом. А он-то думал, находится.

Откуда ему было знать, что со вчерашнего дня после звонка начальника колонии его фамилия взята в паспортном столе «на карандаш».

«Зайдите в четырнадцатый кабинет, — расставаясь с ним, сказала начальница. — К инспектору уголовного розыска Платову. Он занимается ранее судимыми».

Предложение большого удовольствия не доставило, но раз надо, так надо.

Не удержался, чтобы по дороге не заглянуть в конец коридора, не подойти к двери знакомого следственного кабинета. Но на нем висела табличка с другой фамилией.

Нашел кабинет с цифрой «14», постучал и, услышав: «Войдите», открыл дверь. За письменным столом сидел средних лет старший лейтенант.

Вы ко мне?

Если вы товарищ Платов, то к вам. — Сказал и почувствовал, что само обращение уже сближало в отличие от «гражданина», которое держало на расстоянии.

Я Платов. Проходите, садитесь. Слушаю вас.

Иванников прошел к столу, снял шляпу — все равно что показал справку об освобождении из колонии.