Владимир Писаревский - На месте зеленой беседки

И вот наступил день, когда все взыскания наконец были сняты, но последняя запись в дневнике Иванникова не обрадовала.

Вчера вернулся из ГДР. Ездили обмениваться опытом со своими коллегами. Меня заинтересовала их практика освобождения несовершеннолетних из воспитательной колонии. После освобождения воспитанников, как и у нас, трудоустраивают, но при этом они не порывают с колонией: после работы возвращаются в нее, ночуют, находятся и пей в выходные дни, принимают участие во всех мероприятиях и, главное, отчитываются перед своим коллективом. Колония осуществляет постоянный контроль за их работой и поведением в период адаптации к новым условиям. И, только став своим на предприятии, воспитанник окончательно расстается с колонией.

Такой индивидуальный подход настолько разумен, что в отчете по командировке я рекомендовал применить его у нас. На таких условиях и со спокойной совестью готовил бы документы на условно-досрочное освобоождение не только Иванникова, по и еще нескольких воспитанников».

Закрыв дневник, Юра покачал головой: «Ничего себе придумал. Хорошо, что тебя поздно послали обмениваться опытом».

Он укоризненно посмотрел в сторону дивана, встал, чуть приоткрыл форточку и закурил, пуская в нее дым.

В том, что в колонию он больше не попадет, Юрий не сомневался. А вот «завяжу» ли, видно будет. Жизнь, она умная, сама подскажет».

Конечно, связываться с каким-нибудь новым Потаповым или таким, как Филипчук, он не намерен. Вот если бы Валерка освободился, тогда другое дело: вдвоем можно было бы что-нибудь сообразить. Хоть те же запчасти к автомашинам. Тихенько, чистенько, прибыльно. Валерка, правда, пишет, что переболел прошлым, но от запчастей, поди, и он не отказался бы. Только ему еще сидеть и сидеть.

За окном начало светать, скоро подъем.

Юрий поднялся из-за стола, распахнул форточку и на цыпочках вышел из кабинета.

Ощупью нашел свою койку, вытащил из-под матраца припрятанную чеканку, оттянув фанеру на задней стенке тумбочки, достал из тайничка большую иглу и только тут заметил, что на него смотрит Филипчук.

Натрепался?

Ты что, Максим, того? — Юра выразительно покрутил указательным пальцем у виска.

Как ночь провел?

Как положено, без сна, — со злостью ответил Юрий. Чего ради, спрашивается, он должен оправдываться? И перед кем?!

Что это у тебя?

Хочу на прощание подарить воспитателю чеканку.

А почему не мне?

Тебе она ни к чему.

Ну, ну!

Разговор был натянутый, с недомолвками, подозрениями, скрытыми розами, и Юрий поспешил вернуться в кабинет.

Воспитатель продолжал спать, и Иванников, прикрыв форточку — не хватало на прощание простудиться, — снова устроился за столом принялся за работу.

Несмотря на примитивность инструмента, гравировка удалась: «Виталию Николаевичу на добрую память от бывшего воспитанна Иванникова».

Юра так увлекся, что не слышал, как проснулся воспитатель, подошел к столу и остановился у него за спиной.

Слова: «Спасибо, Юра. Тронут. Прекрасная работа!» — заставили вздрогнуть.

Как сумел пронести в жилую зону?

Оправившись от неожиданности, Иванников уклончиво ответил: Секрет фирмы, Виталий Николаевич.

Тот взял чеканку и стал рассматривать, склонив голову набок.

Великолепно, — снова похвалил он.

Старался, скромно ответил Юра, польщенный похвалой. Вижу, подтвердил воспитатель. Но здесь не только старание. Чеканка выполнена талантливо и с любовью.

Из всей милиции я одного Дзержинского люблю.

Я тоже преклоняюсь перед ним. Этого человека нельзя не уважать, — сказал Виталий Николаевич, умышленно опуская начало Юриной фразы.

Иванников встал из-за стола, уступая место воспитателю. Тот сел и кресло, придвинул к себе дневник и, перелистывая страницы, спросил:

Что скажешь?

— В вас, кажется, разобрался, Виталий Николаевич.

А в себе?

— Не знаю, — честно признался Юра. — В голове полный сумбур. Время нужно.

Не тяни. А то, пока будешь разбираться в одном, упустишь другие. Время — это самое дорогое, ему цены нет, поэтому расходуй рационально, с умом.

Сигнал подъема наполнил коридор шумом. Юрий повернулся к двери:

Мне пора.

В нарушение установленного порядка, придя в спальню, лег: традиции он не изменил, а часок-другой можно и поваляться.

Казалось, только успел прикрыть глаза, как кто-то бесцеремонно растолкал. Сел на кровати, с трудом разомкнул веки. Напротив стоял Филипчук, чуть поодаль — пять воспитанников из других отрядов. В основном мелкота. У одного под глазом красовался синяк, еще у одного неестественно распух нос.