Борис Микулич - Прощание

IV

Самуил Плавник работал на бирже довольно богатого торговца лесом. Он был у него и за писаря, и за бух­галтера, и за десятника. Самые разнообразные обязанности были возложены хозяином на Самуила Плавника. И за это хозяин платил ему 80 рублей в месяц. Часов де­сять отнимала биржа, и только по пятницам работу конча­ли во втором часу. Хозяин был набожным и субботний день встречал как и надлежит набожному еврею. Его контор­щик с универсальными способностями, наверное, тоже был набожным,— во всяком случае он не раз удивлял хозяина тонким знанием талмуда, а на древнееврейском го­ворил так, как редкий раввин. Хозяин уважал за это своего служащего. Однако не в молитвенный дом, не в си­нагогу спешил с лесной биржи Самуил Плавник. В ма­ленькой его квартире, в десятке домов, в тесном кругу друзей и знакомых его знали под другим именем. Ясакар — так подписывался он под своими белорусскими сти­хами. Змитрок Бядуля — так подписывался он под своими рассказами, и казалось, что это разные люди, как разными были стихи и рассказы.

Среднего роста, коренастый, глаза большие, слегка на­выкате, полные чувственные губы, темно-рыжие кольца волос. Очень мелодичная речь с легким еврейским напе­вом и завидная энергия — сколько он написал за эти годы всего: и стихов, и рассказов, и очерков. И, кроме того, сколько времени тратил на организацию белорусского клуба — «Белорусской хатки»,— разместившегося на окра­ине Минска, как внимателен был к товарищам, приезжав­шим отовсюду, откуда гнала их война! Фронт приближал­ся. Вильно утратило свое значение культурной среды, центром белорусской культуры становился Минск. Поду­мывали об издании газеты, журнала, создавали библи­отеку.

В эту пятницу 1916 года Самуил Плавник, как всегда, спешил к себе на квартиру. Вот он сошел с конки, преду­предительно пропустив женщину с корзиной. Женщина глянула в его большие, слегка навыкате глаза и подумала, что кое-кому не плохо было бы поучиться у этого еврея тактичности и деликатности... Вот он идет через губерна­торский сад и с почти мальчишеским любопытством раз­глядывает, какие изумительные узоры соткало солнце из теней от деревьев на дорожках. Вот он на минуту останав­ливается на мосту и наблюдает за тем, как босоногий хлоп­чик, войдя по колени в воду, удит рыбу. Ноги посинели — вода, должно быть, еще холодная. Вокруг шумит город, овеянный весенними ветрами. Вот, уже отбросив натяну­тость и чрезмерную солидность, он чуть ли не бежит по дощатому тротуару. Скорее домой, за стол, на котором лежат листки со стихами,— еще хранящими жар вчераш­него вдохновенья. Это — цикл мудрых стихов, реминисценции библейских историй, цикл псалмов. Еврей, он пе­редаст поэтичными образами на языке, который стал ему родным и который он знает даже лучше, чем язык хеде­ра,— он передаст неумирающие образы древней Библии. Он порывисто распахивает калитку и видит на крыльце свою сестру.

— Самуил,— говорит она по-еврейски, что бывает лишь в исключительных случаях,— к тебе опять приеха­ли. Какой-то студент.

Кто же это может быть? Приподнятое настроение, ко­торое появляется всякий раз, когда он собирается взяться за работу, погрузиться в мир живых образов, живущих в мозгу все время, это настроение сразу исчезает. Снова заботы, снова хлопоты.

Навстречу встает, держась костлявой белой рукой за грудь, Максим Богданович.

Хозяин окидывает быстрым взглядом гостя. Сапоги и штаны обляпаны грязью, будто человек долго шел. Ши­нель, брошенная на скамейку, старая и тоже заляпана. Ворот форменки расстегнут,— какая тонкая шея!

— Приветствую вас, Ясакар! — с улыбкой, от которой лицо делается каким-то напряженно-болезненным, говорит гость.— Если не прогоните, гостем буду.

Ясакар подходит к нему и разводит руки, чтобы об­нять и поцеловать. Но Богданович ловит его руки и пожи­мает их.

— Не надо, это небезопасно... я болен.

— Боже ж мой,— немного сконфуженно, однако очень душевно говорит Плавник,— поцеловаться при такой встрече — это же просто необходимо...

Но Богданович не сдается. А тут еще и кашель — Бог­данович, обессиленный, опускается на диван. Черт знает что — всю дорогу было так славно, он километров сорок прошел пешком, и ничего, а здесь...

— Нет, нет, поцелуемся при прощании, а сейчас не надо. Зачем я шел пешком? Я не мог, я не имел права... Разве имеем мы право ездить, пользоваться достижениями цивилизации, когда сотни, тысячи людей, потеряв жилье, месят дороги усталыми ногами, когда ноги эти замерзают, мокнут, покрываются язвами?.. Подумай, Ясакар, как это ужасно! — И он кашляет, снова кашляет...