Аркадий Савеличев - Забереги

— Успеется еще. Живешь-то как?

— А всяк, — впервые подал Андрюшка голос.

Этого ответа и Домне было достаточно. Всяк — значит хорошо живет человек, без горевой отметины. Да и с чего горевать Андрюшке? В армию ему идти не надо, а сам уже и не мал, радость от жизни видит. Вот только чего же все ввысь да ввысь, как гонкую елочку, тянет его?

— Ты, Андрюша, в ширину раздавайся, нечего головой небо пырять.

— Ладно, подумаю, — ответил он, как отвечают мужики, думая: «Да отвяжись ты, баба!»

И они потащились дальше, уже без всяких разговоров. Теперь нагорная Вереть расползлась черной полоской на белом, постепенно опустилась нахлобученными крышами в снег, завязла. И у Домны тоже стали вязнуть ноги, сувои пошли. Невырубленный лес впаялся в лед, и хоть было здесь затишно, зато и заснеженно. Домна узнала прежнюю дорогу из Верети в Избишино, вспомнила, что и раньше здесь переметало. Ступала по льду, как по заледенелой могиле, тихо и осторожно. Ей надо было свернуть с этой дороги правее, в сторону Мяксы, а она упрямо забирала влево вдоль береговой полосы, словно не надеялась на крепость льда. Здесь все оставалось так, как и было: поля, перелески, горбы холмов, одиночные одичавшие ели, — только все это осунулось, уменьшилось, словно бы опустилось на колени. Ноги подо льдом, лишь голова наверху… Лес, лишенный подсада и подтопленный, сильно поредел, сквозил плешинами, снег прометало, особо не задерживало, и хоть это было хорошо: сугробов не встречалось. Домна ходко шла, не оглядываясь на Андрюшку. Ей даже вздумалось завернуть к бывшему Избишину, но тут она поняла: если завернет, то уж не дойдет до Мяксы. И крюк большой, и сердце захолонет — ей не приходилось раньше ступать по этой заледенелой могиле. «Нет, девка, — сказала она самой себе, — не блажи». И только сказала, сразу и свернула круто вправо, на голый ледяной простор. Даже думать больше ни о чем не хотелось — только о том, что ожидало их впереди. Кажущееся оттепельное безветрие обернулось порядочным ветерком — гнал и толкал попутчик в спину. И лодку подталкивало, все-таки громоздкую, широкую. Домна скинула лямки, крикнула Андрюшке:

— Как нас, а?

— А всяк, — не захотел он вступать и тут в пустые разговоры.

Они только подталкивали сзади катули с высоко вздымавшейся лодкой — несло их ветром, и чем дальше, тем ходчее: ветер набирал разгон, входил в силу. Когда их неожиданно вынесло к разводьям, когда из-за носа лодки выперла чистая вода, Домна даже испугалась:

— Андрюша, а ведь утопией.

— Не утопией, — опять только и сказал он, развязывая веревку и сталкивая лодку на лед, а потом все же подкрепил свое слово обещанием: — Довезу, тетка. Бывал я на той стороне.

Домна как завороженная стояла на кромке льда, а Андрюшка уже столкнул лодку в воду — по ледку она сама стрельнула вниз.

— Едем, что ли?

— Едем, Андрюша, прах нас бери, — наконец решилась и она.

Лодка больше двоих, видно, и не поднимала, она крепко села в воду. Домну это забеспокоило, а Андрюшка, теперь все взяв на себя, похвалил:

— Хорошо усела. Обратно-то одному, поболтает.

Он греб спокойно, размашисто. Домна оглядывалась, далеко ли отъехали, но Андрюшка теперь был начеку:

— А не крутись, тетка. Шексна все ж.

Разводье оставалось неширокое, но это была действительно Шексна, ее становая жила, ее не пропавший и в море стрежень. Лодка перла высоким носом на волну, но волна шла какая-то косая, начинала захлестывать корму. Домна прянула было вперед, к сидящему на веслах Андрюшке, но он, этот тихоня, вдруг матерно велел:

— Не кулдыбай лодку… е-едрит твою мать!..

Домна и обидеться не успела, ткнулась коленями на дно, прямо в воду. Лодка выровняла корму и пошла быстрее. Андрюшка налегал на весла и знай крутил головой, высматривая набегавшую как-то исподтишка волну, и поворачивал лодку всякий раз носом на гребень. Домне поначалу казалось, что он балует, лихачит, но лодка переваливалась, как зыбка, под монотонное пение ветра. Их подкидывало, но не заливало. Домна сидела на дне, будто беспомощная тряпичная кукла, ничем не могла помочь Андрюшке. Даже глаза закрыла, чтобы не видеть страху. Но Андрюшка грубо толкнул ее коленом:

— Черпай, тетка, нечего.

Тут у Домны хватило времени на обиду, приподняла голову:

— Андрюшка, чего же ты так-то?

— Черпай… е-едрена твоя!..

И Домна, ошпаренная и этим криком, и плеснувшей через корму водой, схватила банку и принялась бултыхать, раскачивая лодку. На этот раз Андрюшка помягче подсказал: