Виктор Ильин - Повести

— Да положи ты его!

Тетка покосилась на Сергея, Сергей кивнул. Поросенок был бережно засунут под лавку и тут же умолк. Боцман протянул штурману пачку папирос, оба закурили и уселись на лавку, изогнутую вдоль фальшборта. Сергей притворил стеклянную дверь надстройки, прислонился к ней плечом, вызвав неудовольствие и досаду зевак.

— В чем дело, Валерий Николаевич? — осведомился боцман, хотя, конечно, все прекрасно знал, потому что Сергей успел ему рассказать, что за оказия случилась на корме «Гряды».

Затягиваясь папиросой, Немцев поведал, в чем он видит нарушение дисциплины, и, покосившись на стоявшего у двери матроса, добавил, что Досов, конечно, парень не трус и хитер, но и другие не хуже его. А к тому же хитрость — это еще не ум. Хитрый норовит все обманом сделать, как, к примеру, сейчас произошло с поросенком этим, которого Досов на «Гряду» пронес, а того не понимает, что из-за этого будет вред всему селу или даже району, если начнется эпидемия.

— Да ничего не будет. Али люди-то дурнее тебя? — почувствовав явную поддержку боцмана, подала голос тетка Дуня. — Я тебе русским языком сказываю: давным-давно карантин отменили. Не знаешь, так нечего и спорить!

— Тихо, гражданка! — попросил боцман. — Где слезать-то? — Он взглянул на часы. — Через полчаса будем там. Давай забирай свою ношу да ступай в пролет, а Сергей Иваныч пособит. Помоги, Сережа, землячке!

— Напрасно ты это, Семен Семенович! — Штурман поднялся и хотел было шагнуть следом за пассажиркой и Сергеем, который понес поросенка с кормы.

Боцман удержал его:

— Погоди!

— Ну зачем ты так? — процедил штурман. — Какой авторитет у меня будет после этого? Ты как хочешь, а я доложу капитану. И хоть у тебя, говорят, рука в министерстве, но и я не позволю, чтобы со мной, как с мальчишкой, обходились!

— Погоди, погоди! — Боцман все еще держал штурмана за руку. — Капитану мы с тобой вместе доложим… Я считаю, что и его вина тут есть. Почему он не проинформировал тебя? Карантин-то и верно снят.

— Снят? — Штурман перестал вырывать руку. — А что же никто не везет никакой скотины?

— Да кто же сейчас повезет? Страда… Народ в поле. Это ведь просто вот тетке приспичило, а так до осени никакой живности никто и не повезет.

— Выходит, компот получился? — Штурман растерянно засвистел.

— Не понимаю я тебя, Валерий Николаич, — начал боцман под этот свист, — парень ты грамотный, из себя видный, дело знаешь, а вот занесет тебя иной раз, просто диву даешься! Ишь ты, рука у меня в министерстве… А у тебя, говорят, бывший тесть в больших начальниках. Него же он тебе не поможет? А-а, не хочешь ты этой помощи… А чего меня коришь? Да ведь если бы по-твоему, неужели бы я здесь ошивался? Ровесники-то мои, знаешь, кем стали?

— Ну и кому лучше? Тебе или им? — съехидничал Немцев.

— Ты меня этим не уколешь. Походишь на судах с мое, поймешь, кому лучше, а кому хуже. А твой авторитет от тебя самого зависит!

…Летними ночами, когда пароход подходит к Кубассам, с «Гряды» можно услышать соловьев. Возле пристани по кручам непролазный кустарник, высоченные лещины, а ниже и чуть правее, там, где начинаются пески, у самого уреза — краснотал с узенькими, белесыми с исподу листьями, с коричневыми прутьями в сизоватом налете. Ночью в Кубассах тихо. Кама, уставшая за долгий рабочий день, еле слышно всплескивает, шевелится, укладываясь поудобнее.

По графику «Гряде» положено стоять в Кубассах два часа. Грузов нет, пассажиры успокоились, матросы спят, бодрствуют лишь вахтенные да боцман. Даже сам Леонтий Васильевич, капитан «Гряды», озабоченно покашляв, сообщает рулевому, что пойдет к себе: нужно просмотреть документацию. Он уходит, и через несколько минут из его каюты раздается храп, от которого у рулевого начинает свербеть в носу.

В одну из таких ночей штурман Немцев, в общем-то не страдавший бессонницей, проснулся от приглушенного разговора. Двое, он понял по голосам — мужчина и женщина, стояли на палубе перед окном каюты. Окно было забрано жалюзи, и до Немцева долетало каждое слово.

— Уедем со мной, милый! — говорила женщина. — Уедем! Начнем все заново. Посмотри, как ты живешь! Ты несчастен, потому что тебе приходится лгать, лгать каждый день, из месяца в месяц, из года в год… Ты подумай, мы же любим друг друга целых три года. Слышишь, если бы ты захотел, нашему ребенку было уже по меньшей мере два года. Ты же чужой в этой своей семье. Слышишь?

— Да-да, я слушаю, — хрипло отозвался мужчина.