Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

«Неплохо живется этим могущественным богам!» — подумала мышка и решила внимательно все осмотреть. Облазила и оглядела богов снаружи: важные, сверкающие, они были великолепны. Но любознательная мышь не ограничилась внешним осмотром, а залезла внутрь и даже попробовала богов на зуб. И что же? Внутри они были из глины!

«Да их сделал человек!» — сообразила догадливая мышка и тут же принялась вить в одном из божков гнездо, а затем вывела мышат, благо было здесь изобилие еды. Мышь Чолдак-Ой жила в хуре довольно долго со всем своим семейством и удивлялась тому, как люди несообразительны и доверчивы.

Вот, а ты, глупая, не верила в силу мыши!.. А в голодный год, — добавила бабушка, к пущему удовольствию Узун-Кыс, — люди находят в мышиных норах зерно и съедобные коренья. Иногда в одной норе можно целую переметную сумку набрать! Так мыши невольно помогают людям продержаться в трудное время…

Радостная Узун-Кыс побежала к нам и, захлебываясь, пересказала все эти истории.

Ну вот, из двенадцати животных, удостоенных права иметь свой год, название моему году дала курица, поэтому я не могу убивать и есть эту птицу.

Я долго не мог научиться ходить, лишь на третьем году еле-еле начал подниматься на ноги. Зато говорить начал очень рано, потому прозвали меня «Сидя состарившийся».

Я был малоподвижным ребенком, а когда пытался ползать, то всеми моими движениями руководила голова: куда она наклонялась, туда я и сваливался. Боясь, как бы я не свалился в очаг, мать привязывала меня за пояс веревкой к стене юрты. Постепенно я привык к веревке и даже не натягивал ее, ползая, хотя вначале кричал и рвался.

До сих пор не могу забыть, как я, цепляясь за косяк двери, первый раз сам поднялся на порог. В тот день я не был привязан. О, каким высоким показался мне тогда порог нашей юрты! От страха сердце замерло и коленки дрожали. Было ясное летнее утро, я увидел желтую плоскую степь, высокие горы, покрытые тайгой, а над ними голубое небо. У меня закружилась голова, я едва не упал, но туг заметил неподалеку мать, доившую корову, и закричал, качаясь на ребре порога, точно птенец, балансирующий своим куцым хвостиком на сухом сучке:

— Гляди-ка, мама! Иди скорее, держи меня!

Мать отшвырнула деревянный хумун с молоком и бросилась ко мне, раскинув руки.

— О сыночек-то мой, какой храбрец! Быстрый мой! Орел настоящий!

Она нежно приговаривала, целовала меня, глаза ее сияли, сверкали зубы. Лицо ее мне казалось широким и прекрасным, как вся Арыг-Бажинская степь. До этого дня я был просто бочонком для молока и только теперь почувствовал в первый раз великую силу любви и красоту моей матери, почувствовал, как я сам ее бесконечно люблю. С этого дня я себя помню.

До трехлетнего возраста детей нельзя было стричь, даже волосинку нельзя было тронуть — это считалось великим грехом. А когда сровняется три года, идут к ламе, и он назначает день. Стрижка волос ребенка — это одно из празднеств, на которое зовут весь аал. Даже самый бедный хозяин и то в такой день сварит целого барана.

Помню, в нашей юрте собралось очень много народу. В переднем углу перед аптарой — ящиком, на котором стояли изображения богов, — постелили белую кошму, поставили деревянное блюдо с горой бараньего мяса, а возле — три кожаных кугержика [2] Кугержик — кожаный кувшин. с аракой.

Волосы у меня были очень светлые, гораздо светлее, чем у других, уже длинные; родители, боясь, как бы из-за этого глаза у меня не стали косить, заплетали их в косички, завязывая разноцветными нитками с бусинками на концах. Эти бусинки я выревел, завидуя украшениям в косичках сестер.

В переднем углу на самом почетном месте сидел мой дядя. Он первым взял с аптары маленькие ножницы, в ручки которых был продет священный шелк хадак, и торжественно проговорил:

— Дай мне понюхать (у нас вдыхали запах волос или кожи, желая выказать свою нежность) твою головку, племянничек мой. Дарю овцу с ягненком.

Я заупрямился и хотел убежать, но отец потихоньку шепнул, обнимая меня:

— Дядя дарит тебе овцу с ягненком. Дай ему понюхать головку.

Дядя отрезал у меня с левого виска первый клочок волос и торжественно передал отцу. Тот принял эту прядку, завернул в хадак и привязал к священной стреле.