Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

В просветы кустов мне было видно, как возле нашей юрты появляются все новые и новые всадники. Они спешиваются, садятся к костру, курят, передавая друг другу трубку. Некоторые сидят у ручья, подперев голову рукой, а двое мужчин в стороне что-то мастерят из дерева.

Вдруг прискакала еще группа всадников, а с ними мой отец. Он уехал только вчера в Западный Амырак — и вот уже вернулся!.. Чуть всадники спешились, они бросились в юрту. Мне показалось, я слышу крики отца, будто он бьет кого-то или с кем-то ругается. Две женщины волоком вытащили его из юрты и усадили у костра. Все собрались возле отца, шумят, подают раскуренные трубки.

«А может, мама только в обмороке? Ведь и раньше у нее бывали такие длинные обмороки… А где же ламы и шаманы, почему они ее не оживляют? А может, мама зовет или даже ждет меня к себе, может, ей хочется подняться, а меня возле нет?..»

Я побрел обратно к юрте, медленно ходил между плачущими людьми, слушал их. Взглянешь на отца и бабушку — точно у них в груди масло кипит, клокочет. Точно отраву выпили, и она подступает к горлу — бьют, колотят себя в грудь, рвут волосы. Бабушка, словно верблюдица, потерявшая детеныша, так протяжно и страшно кричит, что ужас берет, хочется снова убежать и спрятаться.

Появились знакомые ламы, те, что маму лечили и много всего забрали у нас за это. Наверное, они приехали оживить ее? Я воспрянул духом.

— Ах, беда, беда! — причитала бабушка. — Ведь только вчера она говорила: «Это же мой месяц, надо приготовиться заполнять люльку». А теперь, гляди, кто подумал бы, кто во сне такое видел! Ах, лучше бы на ее месте лежала я, сколько детей сиротами оставила!..

Вокруг юрты поставили шесть шестов с флажками, один, на котором изображена бегущая священная лошадь, возле самой мамы. Теперь в юрте шумно, ламы хором читают, бьют в барабан и тарелки. Перед разукрашенными изображениями богов в медных чашах еда, зажженное масло: провожают мамину душу.

На кострах варят много вкусной пищи, все ласково говорят о маме, гладят меня по голове. Хорошо маме, весело, не одиноко…

На следующий день в полдень все снова заволновались, стали седлать лошадей, опять появились ламы, раздались громкий плач и причитания. Я спрятался в караганнике. Люди вынесли из юрты что-то длинное и белое, положили это дяде Шевер-Сарыгу на седло, и всадники тронулись. Отец тоже уехал вместе со всеми.

В юрте слышались голоса, я побежал туда. Вокруг бабушки собрались женщины, курили можжевельником, чтобы привести ее в чувство. Занавеса больше не было. «Может, оживили?» — подумал я и тут же спросил старшую сестру:

— А где мама?

— В божий мир отправилась, — ответила какая-то женщина, а сестра начала рыдать.

— А где божий мир? Это туда всадники поехали и белое на лошади повезли? А почему эти ламы ее не оживили?

— В божий мир только душа мертвого уходит. Тело должно покоиться на Танды, а душа пройти сквозь ад, этого никто не минует. Эти люди поехали провожать тело твоей матери. А ты, значит, смотрел, как увозят покойников? Это не положено. Надо тебе теперь помолиться.

Женщина увела меня, я повторял за ней слова молитвы, а после ламы коснулись моего лба священной стрелой и книгами, а тот, что стучал в тарелки, приложил их к моей голове, и я услыхал еще не погасший звук — словно собачонка скулила рядом.

На следующий день ламы поделили между собой оставшихся овец и одежду и уехали.

Из разговоров взрослых я понял, что маму оставили на кладбище у горы Кызыл-Шат. Мы часто играли возле этого места, когда пасли овец. Над кладбищем всегда тучей кружились вороны и коршуны, там мы видели много человеческих черепов и костей.

На третий день после похорон я встал рано утром; было все еще много пьяных, подъезжали и новые люди с аракой. Мычали недоеные коровы, звали маму, потом чужие женщины подоили их, а белая корова так и не подпустила никого, пришлось к ней пригнать теленка.

Мне было тоскливо и одиноко.

Я ушел из аала, гоня телят, а после оставил их и побрел в сторону горы Кызыл-Шат. Солнце поднялось высоко, началась жара. Я поднялся на холм и увидел, как из лога взмыли два ворона. Я закричал на них, подражая выстрелам, стараясь напугать хищников; они нехотя улетели. Я пошел быстрее и скоро увидел флажки, что стояли тогда у нас вокруг юрты; под ними лежало что-то огромное, завернутое в белое. Я бросился вниз бегом — и вдруг остановился. Это была мама. Шелковый хадак, покрывавший ее лицо, слетел, унесенный ветром, длинные волосы разметались по земле, лицо и тело необыкновенно вспухли… Это уже не была моя мама. Куда ушла, кто унес ее красоту, ее нежность — куда все подевалось?..