Владимир Исаков - Дом на берегу

Теперь, дома, за письменным столом, мне живо вспоминается каждый километр этого пути. В одном месте, на повороте, кончилась тропинка вдоль берега, и дальше из-за непролазной чащи можно было идти только по воде. На дне среди камней шныряли пескари. Течение заливало сапоги, сбивало с ног, но почему было так весело шагать наперекор потоку и, пугая рыбу, идти и идти по реке? В другом месте, через несколько километров, на берегу была лужайка с березой. Я вышел, бездумно кидая камешки в воду, посидел на траве. Береза росла на обрыве, падала в реку — обычное дело, но отчего эта картина запомнилась мне какой-то непередаваемой грустью?

Я долго шел по реке, потом по болотам, по кочкам, по березовому лесу. Смотрел на компас. Смотрел на анероид. Судя по всему, это и был водораздел. Слова «вверх по реке» звучали здесь вполне буквально. С каждым километром стрелка анероида поднималась все выше, выше, пока, наконец, не остановилась на высоте примерно около трехсот двадцати метров. Эту высоту, вероятно, надо было взять за основу и где-то тут искать главную вершину — холм или гору.

Поиски оказались трудными и утомительными. Я не стал искать квартальных столбов и просек, не стал методично, квартал за кварталом прочесывать весь водораздел, а положился на интуицию и пошел, куда повели ноги. Гора постоянно чудилась мне рядом, в какой-нибудь сотне метров, но там, куда я приходил, раз за разом оказывалось ровное, чистое место. Наконец, выйдя из очередного болота и валясь с ног от усталости, я стал подниматься по длинному, пологому склону. Сердце мое билось. На вершине круглого широкого холма виднелась небольшая прогалина. Я вышел посреди прогалины, остановился и, не доставая анероида, понял, что стою на макушке Валдая. Внизу подо мной качались верхушки берез. Погасало солнце. Во все стороны на многие километры волнами расходились зеленые, в лесах, гряды холмов.

Я растерянно улыбался и все смотрел, смотрел, словно пил холодную воду и никак не мог напиться. У меня было чувство, что эти леса, холмы, болота, каждый километр земли и воды, пройденные мною пешком, все было мое. Я помнил каждое дерево, на котором заломил ветку. Каждую кочку, на которой садился отдыхать. Весь лес жил во мне как одно тихое воспоминание, и, глядя сверху, я был рад, что пришел на эту гору, в глушь, за многие километры от жилья.

Следующий день вспоминается мне, как день глубокого, молчаливого покоя. Забылось, растаяло все мелкое, тревожащее, ничтожное. Мир был велик и прост. Я сидел на горе, смотрел в сторону дома и думал о своем сыне.

Каким он будет, мой сын?

Придет пора — мы вместе пойдем с ним в лес, на реку, на озеро. Будем хлебать уху из одного котелка, спать на жердях у костра, ждать на закате вальдшнепов. Будет ли он любить все это? Будет ли он когда-нибудь любить меня так же, как я люблю и всегда буду любить его?

Никогда и нигде не было больше мне так хорошо, как в тот день, в глуши, наедине с целым миром. В память об этом я назвал безымянную точку «343» Юрьей горой. В надежде, что когда-нибудь сюда придет мой сын. Так же, как сейчас я, посидит в тишине, подумает о своем сыне, обо всей жизни.

Владимир Исаков родился в 1943 году. Окончил Московский государственный университет. Работал в газетах «Смена» и «Калининская правда» (г. Калинин).

Рассказы и очерки Владимира Исакова публиковались в сборнике «Родные дубравы», в журналах «Юность» и «Волга». В 1974 году в издательстве «Московский рабочий» вышла его книга «Под солнцем Селигера».

Владимир Исаков — участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей.

Хресна, хресной — здесь старшие сестра и брат.

Кросна — деревенский ткацкий станок.

Калега — вид репы.

На поду́, подо́вый — хлеб, печенный без противня, на кирпичах.

Сусло, кулага, бесмелица — домашние напитки из зерна, муки, хлеба.

Кошева́ — возок для зимней езды.

Поскотина — место за деревней, выгон для скота.

Лопать — пренебрежительное название одежды.

Чатины — следы от чего-нибудь, крапинки.

Садинки — комнатные цветы.