Владимир Исаков - Дом на берегу

— Зайцы что… Вот когда медведь на тебя насядет — дело хуже, — смеются охотники. Все посматривают на Матвеева, явно ожидая какой-то знаменитой истории.

— Да ну, ребята, об этом уж все знают, — отмахивается Матвеев.

— Ничего, вон молодым охотникам полезно послушать…

Большой, неторопливый, наверное, из породы старых медвежатников, Матвеев медлит, курит и, прищурившись, начинает:

— Раз, весной, мы с Гришей Агафоновым поехали на глухариный ток, за Соблаго. Гриша, я и мой сын, Герка. Приехали, взяли тамошнего проводника, пошли. До токов там идти километров пятнадцать. Ну, вечером, часов в пять, пришли на место. Надо на тока, послушать. А как раз через ток такая старая просека. Видим — впереди, метрах в восьмидесяти, переходит медведица. За ней три медвежонка. Прошли, и нет. Гриша говорит: «Давайте соберем ружья. Мало ли что». А у нас ружья еще в чехлах. «Брось ты, — смеюсь я. — Нас четверо, она уже ушла». Ну, Гриша все-таки собрал ружье. Сын тоже. Они пошли вперед, мы с проводником стоим сзади, курим. Вдруг из елок выскакивает медведица и с ревом к ним. Гриша выстрелил и — обратно по просеке. Сын выстрелил и — за елку. Она к елке. Цап — коры как не бывало. Сын тоже на просеку. За что-то запнулся, упал. Медведица на него. Это когда рассказываешь, кажется долго, а дело было — одно мгновение. Мы что есть силы к ним. На бегу ружья собираем. Подбегаем, проводник хвать медведицу прикладом по башке. Раз, другой — приклад отлетел. Она огрызнулась и снова на сына. Он как-то успел, повернулся на спину, ружье ей в пасть. Она по ружью лапой — стволы долой, курки в сторону. Хорошее было ружье, бельгийская двустволка. Еще секунда — не знаю что бы было. Ну, мы успели, выстрелили в упор. Смотрю, сын весь в крови. Вот только тогда я испугался. Снял майку, перебинтовал его. Потом медвежат нашли. Что говорить — в лесу всяко бывает…

Холодно. Мы приплясываем на снегу и начинаем уже немного мерзнуть. В это время обычно пора достать заветные фляги. Но тут что-то неладно, никто об этом даже не вспоминает.

— Что, может, того?.. — предлагаю я.

Поляков смотрит на меня и сдвигает брови:

— У нас не полагается. Мы в прошлом году Ивана Терехова на целый год за это с охоты сняли.

Все неловко помолчали, покрякали, посмотрели в лес — не идет ли обрезальщик.

— Леша, — толкают в бок моего соседа, Алексея Ермакова. — А как это вы с братом в прошлый раз умудрились убить по лосю? Везет же людям. Тут можно сколько лет ходить на охоту и ни разу не выстрелить. Не идет на твой номер, да и только…

В городе три брата Ермаковых — Алексей, Николай и Павел. Все трое охотники. А дело, о котором идет речь, было так.

— Ну, стояли мы у Петровой Дачи, по левую сторону, — почесывает в затылке Ермаков. — Слева у меня Коля Крюков, справа Володька Комраков. Посматриваем друг на друга, ждем. А уж загонщики стреляют. Холостыми. Смотрю — метров за полтораста что-то такое мелькает. Боюсь, как бы не учуял. Нет, он, видно, ошалел, бежит напролом. Набежал прямо на выстрел, метрах в двадцати. Слышу, и Коля Крюков тоже стреляет. Ну, так и уложили. Молодой был бык, лет четырех. Старые — те осторожней…

— Ну а второго?

— А про второго Николай знает. Они с Поляковым его били.

Николай Ермаков, толстый, в шапке с завязанными ушами, мастер посмеяться и пошутить, только подмигивает:

— Было дело, ребята… Бежит бык. С рогами. А у меня как раз не было дома рогов. Смотрю, Стасик стреляет — мажет. Володя Розенберг стреляет — мажет. Ну, думаю, хорошая будет вешалка. Поднимаю ружье. Бух. И наповал.

Сложное и странное чувство, когда вот так убьешь на охоте живое существо. К охотничьей радости почти всегда примешивается какая-то горечь, раскаяние. Быков почему-то никто не жалеет. Но когда речь заходит о корове с теленком, среди охотников сразу повисает молчание.

— У меня старик ружье совсем забросил, — произносит наконец Поляков. — Пошел как-то последний раз на охоту, на него выскочила лосиха с телятами. Посмотрел он на нее, поставил ружье к сосне, закурил. Все, говорит, отстрелялся. Больше не хочу.

Пока мы стоим на морозе и скрашиваем ожидание такими историями, из лесу появляется Стасик. Он в распахнутой телогрейке, с голой грудью, весь в снегу. Снимает шапку, вытирает пот и только тогда говорит:

— Есть лоси. Вон там следы.

Поляков и Осипенко держат совет:

— Ну что, Стасик?

— Я думаю, надо сделать загон…

Мы встаем на номера вокруг плотного березника, метрах в сорока друг от друга, а несколько загонщиков уходят в лес, долго молчат и наконец начинают там кричать.