Яков Ильичёв - Сиваш

Конники остановились на дороге, ряды сбились теснее, в конце колонны постепенно затих стук копыт. Матвей подался вперед, к командиру:

— Здравствуйте все! Только одно скажите: вы на время иль насовсем? Какая нужна помощь, скажите…

Вдруг послышался Фесин голос:

— Товарищи военные, может, кто встречал такого, Горина Антона?

Командир низко пригнулся с лошади, всматривался в лица, голос хриплый.

— Не встречал… А пришли мы не затем, чтобы уходить. Это всем должно быть понятно. Полная победа будет наша… Развидняет — собирайтесь на сход, всё расскажем. Давно ли беляки ушли? Ревком имеется?

В толпе взвились высокие голоса:

— Идемте, идемте! Отогреться, отдохнуть. Лошадей поить — у нас колодец вон там!

Утром на улицах горели костры, сновали конные и пешие. Из степи подходили новые полки. Село вдруг стало тесным и в дыме костров словно поплыло… В полдень от штаба со двора на двор скакали верховые:

— Граждане, на выборы ревкома! Все, как один, — в школу, учреждать Советскую власть!

Со всех концов села к школе прихлынул народ. В помещение битком набились овчинные полушубки, поддевки, свитки. На всех не хватило места. Иные застряли в сенях. Двери — настежь, чтобы было слышно всем на дворе и на улице. Матвей, однако, пробился вперед.

Главнокомандующий белыми силами, «черненький зверь», как его называли красноармейцы, метался по салон-вагону в своей ставке на станции Джанкой, в пятидесяти верстах от вала, от Сиваша.

Широкому стремительному шагу, казалось, мешали вагонные стены. Он забыл снять барашковую, с длинным красным верхом, красиво заломленную папаху. Колечки кудрей по-казацки выбивались на лоб. Как всегда, он в черной, с широкими рукавами, короткой черкеске. Под ней кавказская рубаха с высоким стоячим воротом, на ногах мягкие с длинными голенищами сапоги. Сейчас при нем золотая шашка с резной надписью: «Дар благодарной Франции» — за хлеб, за уголь и железные дороги. На груди под самой шеей между серебряными газырями радужно переливались бриллианты платинового, в виде креста, ордена — награда его величества короля Великобритании и императора Индии (недавно вручал генерал Хольман) — «Освободителю России от ига большевизма».

Врангель то и дело подбегал к занавеске, поднимал ее, всматривался, словно не узнавал степную станцию за окном. Грозил ему конец в точности такой, какой постиг Деникина, которому он, Врангель, этой весной поддал коленкой. Он, Врангель, опрокинул красный фронт, вырвался к Днепру, раздвинул белые просторы, взял хлеб и лошадей, дотянулся к донецкому углю. Если бы не задохлась Польша, если бы не беспредельный эгоизм Франции, Англии, Америки (воюют лишь чужою, купленною кровью), то сегодня не сидел бы в этой дыре, а въезжал бы в московский Кремль. Звонили бы колокола, возвещая конец безумию и буйству масс, поверивших в нелепый сон, в какой-то новый мир без частной собственности.

История не скажет, что он плохо воевал. Красные полки от его ударов рассыпа́лись в прах. Его кавалерия и пехота вмиг занимали уезды и губернии, танки ломали самую крепкую оборону, аэропланы летели в красные тылы на сотни верст. А корабли и сейчас владеют морями.

Было мало людей. Армия не обрастала, как снежный ком. Мало, очень мало было времени, крестьянство не поняло, не успело. Гроза собралась еще в сентябре, когда на фронте дела были превосходны и он заглядывал в Донбасс. Советы двинули на него все силы. Появился Фрунзе. Что было делать? Единственное — уничтожить Красную Армию по частям, сорвать ее наступление крупного масштаба. Нанес стремительный удар на север, путь открыт, но он не соблазнился, легко было увязнуть. Ударил на восток. Правда, это глава французской миссии генерал Пелле долбил: «Донбасс, Донбасс!» Затем страшнейший, лучшими силами, удар на запад, на Каховку. Слащев был против, во всеуслышание предсказывал провал, а затем настаивал на отходе в Крым. Пришлось объявить, что у него расстроены нервы, присвоить ему звание «Слащев-Крымский» и услать из армии в Ливадию лечиться. Слащев оказался прав. Удар лучшими силами, колоссальное напряжение не дали успеха. Красные устояли даже перед танками. Ему, Врангелю, всегда сопутствовала удача, но под Каховкой сломили. Развернулся этот хромой Фрунзе… Кажется, Чингисхан тоже был хромой. Самым страшным был выход Буденного из Каховки. Ужасающие удары красных с трех сторон сокрушили фронт, отрезали армии от перешейков. Он, Врангель, и раньше видел эту угрозу, но не думал, что это случится так скоро.