Яков Ильичёв - Турецкий караван

Фрунзе рассказал полковнику о циркулярном обращении Чичерина ко всем правительствам: отмечены факты злодеяний оккупантов, и об ответе: факты доведены до сведения Афин, и только-то.

Оказалось, полковник Маркса читал в подлиннике и отчасти разделяет коммунистическую программу. Находил, что в турецкой армии идея дружбы с Советами пустила глубокие корни… О его отношении к личности командующего Карабекир-паши Фрунзе, разумеется, спрашивать не стал.

Полковник проводил гостей до экипажей, вновь взглянул на красноармейцев у подъезда. Буденовки!

В экипаже, отъехав, Фрунзе весело сказал:

— Симпатичный, отличный полковник! «Манифест» читал… И смотрите, ненависти вообще к грекам или к армянам у него никакой! Умница… А война идет ожесточенная. Очень! Только и слышишь слово «харб» — «война»…

Вечером Фрунзе записал в дневник:

«То, что я услышал о подвигах воинства Константина, не поддается описанию. Уведено поголовно мужское население пленниками… сносятся целые селения. Толпы беженцев, лишившихся крова и имущества, заполняют сейчас всю Анатолию… Те же взаимоотношения между воюющими сторонами, что во времена Аттилы и Чингисхана… Турецкий крестьянин твердо продолжает выносить все тяжести войны и сохраняет упорную решимость бороться до изгнания врага. Другого выхода у него нет».

Еще только выехав из Харькова, Фрунзе думал о том, как нужен мир и Республике, и Турции самой. А когда проехал Кавказ, услышал тревожное — нападут турки! — когда услышал Кемика, который с ужасом говорил о прошлом, когда увидел нефтяников-азербайджанцев, грузин, армян, для которых война — у ворот, и, наконец, теперь, в Трапезунде, когда ближе узнал о греко-турецкой вражде, вызванной исключительно подлой и провокаторской работой империалистов, — он подумал, каким счастьем для миллионов людей был бы советско-турецкий крепкий, незыблемый мир и союз.

Горы за Трапезундом труднопроходимые. К югу резко поднимаются, разрезаны ущельями. Нагромождение скал, теснины, а внутреннее плато рассечено сбросами. От берега к перевалам — лишь тропы. Даже западнее нет аробных дорог: крестьяне свозят с поля хлеб на санях либо вьюками на буйволах. Надо плыть в Самсун. Затем и пришлось ждать у моря погоды.

По разговорам на пристани, в торговых рядах и на обедах Ваня узнал за дни шторма немало турецких слов: «чердак», «кушак», «папах» звучали как русские.

Шторм передвинулся, можно ехать дальше. В отеле появился юзбаши — капитан. «Баши» — «башка, голова». А что такое «юз»? Он в темной короткой шинелишке, в талии перехвачен ремнем, от горла — ряд блестящих пуговиц. Стройная фигурка. Ваня повел его к Фрунзе, узнал, что звать юзбаши Хасан, прикомандирован сопровождать миссию. Фрунзе спросил, на каком языке говорит. Хасан довольно бойко залопотал на русском: долго жил в Баку, по воле аллаха служил в мусаватистском флоте, ходил по Каспию, дрался с большевиками. Но теперь большевики, сказал, ему «наравятыса». Почему? Когда приехал на родину — увидел картины нашествия оккупантов.

— Они убили моих родственников в садах возле Смирны, срубили сады. Большевики помогают изгнать их. Только глупый дерется теперь с большевиками… Я не глупый!

Конечно, время дает ум.

…К последнему дню ноября затих грохот моря. Из окон увидели, что волны улеглись. К темну и снялась миссия. Экипажи затарахтели к причалу: «Георгий» повезет миссию в Самсун.

На набережной под фонарями на этот раз все было как полагается. Провожать приехал сам вали, с ним полковник Сабит Сами и полицмейстер. Фрунзе увидел: поблескивают над головами, кажется, пожарные каски. Нет, оркестр! Под турецкий марш труб и барабана на мокрой мощенке пристани в красноватых огнях, пришлепывая, шел невесть откуда взявшийся взвод почетного караула.

«Ага! — подумал Фрунзе. — Вали протелеграфировал в центр и получил инструкции? Нас в Ангоре ждут?»

Несмотря на хмурую погоду и — впереди — черную ночь, на душе стало весело. В ответ на лучшие пожелания хозяев Фрунзе обеими руками жал каждому руку, по-восточному прикладывал ладони к сырым перекрещенным на груди ремням.

Юзбаши Хасан, молодцевато выкатив грудь, ловко сошел по трапу, мелькнул у фонаря и пропал в глубине лодки. Когда спустились Фрунзе и Ваня и катер отвалил, оркестр ударил громче и слышался, пока лодка шла к «Георгию». Наконец стало тихо, только стук машины и плеск волн.

На палубе Фрунзе прошелся в сопровождении капитана «Георгия». Тот хрипло говорил: