Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Неважный ты человек, Игнатьич, — заметил Ваня.

— Что я слышу! — Зеленые глаза Кулаги насмешливо поблескивали. — Что такое случилось?

— У Кемика душа к ребру примерзла, а еще ты обижаешь.

— Вопрос принципиальный, — Кулага достал из ящика папку. — Читайте, больше порядка станет в голове.

Статья тринадцатая Карсского договора гласила, что всякий житель территорий, составлявших до восемнадцатого года часть России и признанных находящимися ныне под суверенитетом Турции, имеет право переселиться и взять с собой свои вещи, свое имущество или их стоимость; также и житель территории, сюзеренитет над которой был Турцией уступлен, имеет право переселиться и взять с собой свои вещи, свой скот, свое имущество или их стоимость…

— Как в библии сказано, — заметил Кулага. — И еще свободное пользование летними и зимними пастбищами по обе стороны границы: туда и обратно без помех проходят пастухи со своими стадами. Тем более — маленькая девочка, беспризорный ребенок… Словом, девочка имеет право переселиться. Вы, как родственник, имеете право забрать ее из приюта. Обязаны отдать!

Легран протелеграфировал в Москву наркому Чичерину:

«Один миллион сто тысяч золотом согласно Вашему указанию будут переданы Фрунзе для передачи в Ангоре турецкому правительству».

В Кавбюро Серго встретил Фрунзе такими словами:

— Михаил, большие деньги повезешь. А там разбойники!

— Сбросим туркам сразу за границей. Дальше, куда хотят, пусть сами везут.

— Легран, — сказал Серго, — поезжай в Батум и ты, поговори с турецким консулом тамошним. И, по-моему, лучше на каком-нибудь пароходе везти ценности. А тебе, Михаил, — Серго повернулся к Фрунзе, — лучше ехать отдельно, не подвергаясь риску. Твоя голова и твоя знаменитая шашка дороже любого золота. Легран, устроишь?

Перед самой отправкой Ваня побывал на почте, хотя понимал, что здесь, в Тифлисе не будет письма от Аннёнки, — ведь из Баку он дал телеграмму Иларионычу в Шолу, тот передаст Аннёнке, чтобы писала в Батум. Сбегал на авось — письма, конечно, не было.

До Батума четыреста верст. Двинулись при солнце. Поезд выполз в поле, пошел на запад, долиной Куры, по волнистой дороге, по ажурным, будто воздушным мостам на высоте, переброшенным со скалы на скалу. Этой дорогой и мостами стремились овладеть заграничные капиталисты. Дорога соединяла моря, Черное и Каспийское.

Тихие летом речонки сейчас ревели, взметывались, кидаясь на самые рельсы. Железную дорогу, насыпь оберегали каменные, отводящие водопад, каналы. Единственная здесь дорога от одного моря до другого. Под колеса ложилась голая холмистая земля. За древним Мцхетом косо стояли на склонах черно-медные сосновые леса. Голубой туман поднимался из сумерек долин, овевал багровые стволы. Разлеглись то ли горы, то ли редеющие тучи. В них вдруг возникали зеленые ущелья, стало быть это горы. Таких еще не видел Ваня: в Крыму горы теснее и ближе к глазам, а здесь просторные. Сверху, роя ущелья, скачут буйные речки…

Поезд осторожно взошел на железный Николаевский мост, окрашенный суриком. На мысе у слияния двух рек белели домики. Ваня слышал, как, стоя у окна, Дежнов прочел на память:

Дежнов вспомнил историю какого-то царя Вахтанга, собор Двенадцати апостолов и нашествие завоевателя по имени Тамерлан.

На выступах дремали развалины замков. Замедлив ход, поезд миновал Шиомгвинскую платформу. Здесь у скалы уже полторы тысячи лет стоял монастырь. Такой тут воздух, что счет жизни идет на тысячелетия…

То и дело поезд переходил с берега на берег. После голых садов и виноградников остановился среди гор. Станция чудно́ называлась: «Ксанка». Белел домик. Ваня смотрел поверх него на склоны, на леса, дубовые — курчавые, буковые — внизу голубоватые, а возле туч темно-зеленые…

Местами долго простаивал поезд, и тогда после грохота железа голоса на тихой станции слышались словно голоса соседей ясным летним утром в Шоле, и хотя люди говорили на чужом языке, казалось, что понимаешь.

Стеной тянулись казенные леса — деревья, обвитые плющами. Где-то в горах их пилили на шпалы. Раньше, говорят, только дубовые делали, теперь же в деле и сосна. Много леса сожгли поджогами — местью за судебные тяжбы и несправедливое отнятие земли. И всему виной неразмежеванность. Ничего, скоро навовсе уйдет межа, уйдут Хоромские. Вырастут новые леса, каких и не бывало.