Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Так и будет — «амбар», «шапка».

— Верно?! Ну, а если серьезные, например, слова: «хлеб», «соль», «люблю»?

Кулага ежился: «Одни хорошие слова знает, дурачина! Хотя воевал, видел зло, на его глазах люди погибали». Кулага считал себя проницательным и теперь удивлялся, что тогда, когда беседовал в штабе с Ваней, не уловил его крайнего благодушия. Удивлялся, почему начальник школы именно Скородумова такого рекомендовал и почему Фрунзе оказался не против. «Мать честная, — думал Кулага. — Ведь все беды от благодушия. Прикрывает и подлость, даже дашнакскую… Ну их к черту, буду спать. Дураков день научит!»

Утром поезд затих в Петровске, чуть ли не на самом морском берегу. Вокзал шумел у гавани, пароходная пристань орала, работала. Небольшой этот русский город спускался со склона горы к бухте, порту и вокзалу, трудился. Шла погрузка, шла торговля, вагоны пахли сельдью, цистерны — нефтью. Высились резервуары, мягко ворчала нефть в нефтепроводах, в недавнем прошлом — Ахвердова и товарищества Русаковского. Грузовые телеги на резине петляли между молами и товарной станцией.

Кулага по хозяйственной своей привычке ходил, интересовался, что и куда везут, что и сколько покупают-продают, кое-что даже записывал, открыв на колене сумку… С паперти собора обозрел море с пароходами. Слева виднелись голые скаты горы, на них строения аула, а прямо перед глазами белели побитые стены населенной крепости. Ясно, что и среди людей аула того не было, чтобы еду — за пазуху, а дело — побоку.

Возвращаясь, Кулага на Приморском бульваре увидел Кемика, который нес тяжелый мешок, должно быть с продовольствием. Вот он, приустав, сел на скамью под голой акацией. Кулага подошел:

— Вы хотели что-то сказать мне?

Кемик осторожно прислонил мешок к спинке скамьи:

— Почему оскорбляете меня, товарищ Кулага? Почему обзываете, преследуете? Что такое?

Кулага тоже присел, разжег свою трубку:

— Я даю точную оценку вашим речам… Мы едем туда, где ваши речи…

Волнуясь, Кемик не находил подходящих слов:

— Почему не могу сказать? А? Почему?

— По существу, вы предлагаете повернуть наш поезд, прекратить поездку.

— Да?! — вскочил Кемик. — Что вы такое говорите! Что вы говорите! Ведь они, эти турецкие войска, вот сюда, почти до самого Петровска дошли. Вам мало?

Тут же Кемик сел, откинулся, набрал в грудь воздуха, заставил себя сказать тихо:

— Скородумов тоже не согласен со мной, но не оскорбляет.

Кулага, нагнувшись, с досадой плюнул между коленями:

— Мнение Скородумова меня мало интересует. У него, как и у вас, я сказал, мозги набекрень. Правда, в другую сторону.

— Ай-яй-яй!

Кулага вынул изо рта трубку:

— И вот о чем я попрошу вас: воздержитесь от высказывания своих, прямо скажу, меньшевистских взглядов. Если же не воздержитесь — и именно сейчас, когда положение более трудное, чем было на фронтах, — то я буду вынужден относиться к вам как к злейшему белогвардейскому элементу.

Кемик застонал и засмеялся:

— Ай-яй-яй!

Кулага встал:

— Если хотите, продолжим в вагоне, попытаюсь объяснить.

Вечером Кемик дождался ухода Вани в вагон командующего и сказал Кулаге, что слушает его. Кулага в ответ неожиданно продекламировал:

— Я знаю это стихотворение! — воскликнул Кемик.

— Да, русский солдат в русско-персидской войне сто лет назад освободил Восточную Армению от шахского ига…

— Вы сказали правильно! — подхватил Кемик. — Я учился в академии Эчмиадзина. Очень правильно! Освободил! Русские войска вступили в Эривань, и персидский шах запросил мира, обещал больше не идти на Закавказье. Это было счастье! Это было спасенье! Но не для западных армян. Кто им теперь поможет?

— А на новую Турцию, на ее революцию вы не надеетесь? Вы хотите войны? Но русско-турецким войнам отныне положен конец! — Кулага вдруг засмеялся, вспомнив из детства перевертыш: — Императрина Екатерица заключила с мирками перетурие!.. Вы считаете, что Кавказская армия, уйдя из Турции, поступила неблагородно. С вашей стороны это попросту нечестно. Требовать крови ради иллюзии спокойствия. Цари вступали в Карс, Эрзерум, Трапезунд, — разве этим устроилась судьба армян? Наоборот! В Эрзеруме, Ване, Муше, Адане усилились столкновения. Цари ставили армян против турок. Вы хотите продолжать? «Повесим свой щит на вратах Царьграда?» Когда нас, офицеров Кавказской армии, угощали в богатых армянских семьях нежнейшим барашком, лучшим вином, поверьте, Кемик, мне было тошно: угощали за то, что русский солдат хорошо бьет турка. Каламбурили: «Щекатурка в крови» — и угощали за то, что я завоеватель…