Яков Ильичёв - Турецкий караван

И Фрунзе вдруг мягко, необидно посмеялся:

— А теперь вот Скородумов с Кемиком приехали…

Крепость называлась Нарын-Кале, — повсюду на этой земле крепости, потому что войнам не было конца. От нее к берегу тянулись толстые каменные стены. В них и стоял город, то и дело разрушаемый войной, город-сторож в узком проходе на пути в Персию.

С холма увидели голубой купол Джума-мечети, мавзолея дербентских ханов. Древность, глубокая старина, а казался свежим и молодым.

Где-то здесь внизу была вырыта царева землянка: Петр в ней отдыхал после дня саперных работ…

Войско царя подошло морем к Астраханской косе. Вон там… Воевать же не обязательно. Парламентер отнес хану Петрово письмо: «Не разорять я пришел… Только тех накажу, кто ограбил русские караваны… Торговле защиту от разбойников поставлю». Мусульмане на руках внесли русского царя в город… Петр приказал караулам строго следить, чтобы никакой обиды жителям не причинялось, даже яблока не брать.

Перед глазами открывалось пространство, которым расчетливо всегда хотела овладеть Англия — и грубо воинственный Черчилль, и будто бы миролюбивый Ллойд Джордж — империалисты и послушные им азербайджанские мусаватисты. Это пространство влекло Англию, когда ее отряд высаживался в Баку, когда Двадцать седьмая пехотная дивизия ее Черноморской армии заняла Батум. Тянется она сюда упорно и всячески, чтобы лишить Советскую Россию нефти — жизни, забить этот проход, а самой выйти по нему на Северный Кавказ, и тогда Красной Армии не попасть в Закавказье, не подать руку кемалистам. Тянет и тянет сюда, в Дербент, и Антанту, и Врангеля, и турецких генерал-помещиков. Даже кемалист, бывший векиль иностранных дел, помещик Бекир Сами на пути в Москву и обратно, взад-вперед проезжая Дербент, мысленно видел его своей собственностью, по крайней мере англо-черкесско-турецкой, пусть такой — «коллективной», только бы не советской. Правда, это кемалист недалекий. У него слюнки текут, облизывается. Население здесь мусульманское, стало быть оправдано занятие турками Дербента, можно обещать своим западным хозяевам вход в этот район.

В Дербенте Фрунзе открыл для себя всю глубину интереса к этому району Кавказа английских и французских завоевателей Востока и турок типа Бекира Сами.

«Надобно попытаться убедить таких в Ангоре, — раздумывал Фрунзе, — что любая новая попытка овладеть этим важным коридором — дорогой, связывающей Советскую Россию с закавказскими республиками, — авантюра, бессмыслица, измена интересам новой Турции, ненужное кровопролитие. Национальная свобода и свобода совести мусульман Кавказа обеспечивается Советской властью. Столкновение новой России с новой Турцией — мечта их общих врагов».

В Дербенте Кемик говорил Ване:

— Кулага, по-моему, просто «дере», узкий человек…

Кемик уже был у Фрунзе, глотая слова, все рассказал. А Фрунзе: «Не волнуйтесь. Кто же всерьез видит в вас дашнака? Кулага, по-видимому, просто перебарщивает, в педагогических целях. А сориентироваться в истории, конечно, нужно. Очень даже нужно. И вам, и мне, и всем. Это сейчас главное». Кемик воспрянул, смотрел на Фрунзе с обожанием. А на Кулагу посматривал все-таки с опаской. Бывают же такие упорные люди… Сейчас в толпе Кемик шагнул к Фрунзе:

— Михаил Васильевич, я побегу на станцию? Обед же надо, продукты выдавать.

— Обед, это серьезно! Давайте.

…Кемик широко шагал в сторону станции. Слышал, как кто-то из бойцов одобрительно сказал ему в спину: «Заботится…» Не все худо в этом мире. Если бы еще сестренка нашлась… Пролитая кровь не вернется в сердце… Дружба? Для нее нужно другое прошлое. Так пусть хотя бы холодный мир, черта между прошлым и будущим… И еще мечталось, чтобы Кулага… улетучился! Отослал бы Фрунзе его обратно в Харьков. По делам!

…Поезд всю ночь во тьме скрипел, стучал — к Турции, к Турции. Ну и дальняя же дорога! Часовые, стоящие в тамбурах в голове и в хвосте состава, видели редкие огоньки вдали. Когда огоньки оказывались наверху, словно в небе, это значило, что близко горы и место опасное: банда обычно выходит к рельсам ущельем, как бы изнутри горы.

Пропал запах рыбы, стало быть, море отошло далеко. Дым от паровоза вырывался откуда-то из-под колес, значит будет дождь. Большую станцию, с ее многолюдьем и суетой, с извозчиками, мешками и корзинами, заволокло плотным туманом медленного ночного дождя, но местный железнодорожник сказал, что в Баку будет сухо.

Утром Ваня достал из чемоданов парадную одежду командующего, натер суконкой его Золотое оружие. Напевая, взглянул добродушно на Кулагу: