Яков Ильичёв - Турецкий караван

…Ночь в Каваке, последнюю перед Самсуном, Ваня не спал: допоздна ждали подхода каравана — двигался из Мерзифона, не отдыхал в Хавзе. Чудилось, что с Кемиком в караване несчастье: какой-нибудь эшкия убил его…

Потом выяснилось: ночью турецкий патруль остановил фургоны за Хавзой. Дальше ехать не разрешается — к дороге вышла понтийская банда, хочет отбить своих, попавших в плен. Караван долго стоял на обрыве, лошади отфыркивались, арабаджи кряхтели. Во мгле едва проступали на фоне более светлого неба неясные очертания гор. Наконец явился офицер, обошел, ощупал, что в фургонах, убедился, что возницы — турки, посоветовал вернуться, переждать ночь в Хавзе. Но старший в караване Кулага сказал: «Румы нам ни к чему, и мы румам тоже. Приготовьте, ребята, оружие, и поехали!»

Впоследствии Кемик Ване рассказал, что и караван встретил за Мерзифоном толпу румов. Но то были не крестьяне с детьми, а сдавшийся в плен понтийский отряд. Пленных вел усиленный конвой.

«Среди них и белогвардеец был! — рассказывал Кемик. — Помнишь, который в отеле хотел подняться по лестнице, а ты еще схватил его за шкирку? Этот самый! Вдруг слышу, кто-то среди пленных матом ругается: «А, буденновцы, такие да сякие! Убит я, насмерть ранен!» Доктор Константин Васильевич с красным крестом на рукаве обратился к начконвоя: не надо ли помочь? Тогда этот белогвардеец выступил из строя: «Чтоб вы все сдохли! Ненавижу большевиков. Я еще буду драться с вами и вашими кемалями». Злобный! Константин Васильевич деликатно говорит ему: «Зачем ругаетесь? Анатолия ведет благородную борьбу…» Тот перебил: «Русский офицер веками бился с турками, а вы, большевики, предали армию, пошли целоваться с ними. Я презираю вас и до конца буду…» — «Проливать невинную кровь», — тоже перебил Константин Васильевич. С тем и разошлись…»

Из Кавака выступили вместе — фургоны и всадники. Сопровождал пожилой майор. Жаловался командующему: тяжело служить в Понтийских горах.

«Уж куда тяжелей», — вспоминая воющую толпу, думал Ваня и весь поджимался. Но это было еще не все. За перевалом Хаджилер на узкой дороге, мимо Вани, у самого стремени прополз еще один обоз, навсегда оставшийся в памяти. В открытых повозках сидели и лежали женщины в черном. Дети держались за их руки и плечи, скрючились у них на коленях. Слабенькая девочка выпала из повозки на дорогу. Конвойный поднял ее, синюю, положил на вещи, и девочка спрятала голову под сито…

— Аха, семьи бандитов переселяют в Амасью, — гортанно прохрипел майор, курительная трубка в его зубах заклокотала.

Но далее Ваня увидел сожженные, еще дымящиеся селения и много убитых. Из чащи выскальзывали на дорогу патрули, напряженно всматривались, готовые к бою. Солдаты перепрыгивали через тела. Трупами уложена придорожная полоса.

Высоко в поднебесье Ваня видел смежные ослепительно ясные вершины, а на земле, у дороги… увидел и пошатнулся в седле. Нельзя было не смотреть — следовало навсегда запомнить.

Губы Фрунзе, заметил Ваня, зашевелились — пересчитывал убитых, у него был вид тяжелобольного.

— Умерли, совсем дохлые были, — глядя в сторону, отвечали патрульные на вопросы красноармейцев.

В предместье Самсуна, встретив конную группу, мутесариф Феик-бей усадил Фрунзе в свою машину, и Фрунзе тут же сказал о виденном. Сам расстроенный, Феик-бей сказал, что восемьдесят детей-сирот он оставил в Самсуне на попечении американского Красного Креста. Переселяемые обеспечены транспортом и продовольствием. Но злы конвоиры, не выполняют гуманных распоряжений. Самсунский санджак снова в огне… Через день налеты на тракт, ежедневно убивают несколько аскеров.

Действительно, Фрунзе видел чрезвычайные меры охраны. На каждой десятой версте — «каракол», застава в две роты, окопы, заграждения из колючей проволоки. В гостинице полубольной Фрунзе сел за стол и записал:

«…Тем не менее я не мог подавить чувство нравственного возмущения виденным, и наша беседа с Феик-беем была очень холодна и натянута… Только здесь, в этой обстановке звериной национальной борьбы, толкающей целиком один народ на другой и не щадящей ни пола, ни возраста, не знающей ни сострадания, ни милосердия, можно почувствовать и объяснить в полной мере всю гнусность и подлость, все лицемерие и мерзость «цивилизованного» буржуазного Запада… Ведь это Антанта привила мегаломанские мечты… кучке армянских националистов. Ведь по ее вине сотни тысяч армян-земледельцев были стерты с лица земли их соседями, турками и курдами. Ведь во имя интересов той же Антанты уже третий год льется потоками кровь на полях и в горах Анатолии. И хуже всего то, что платятся именно те, кто даже не может дать себе отчета в том, что и как произошло…»