Яков Ильичёв - Турецкий караван

— А, Субхи! Ты большевик? Подослали? У Черкеса Эдхема служил?

— Я инвалид, на войне глупо оставил руку. А приехавшие — братья.

— Прекрати болтовню! Есть указание: обнаружить одного имеющегося среди прибывших преступника…

— К нам на голову свалился Тамерлан! — крикнул Мемед. — Братья, этот человек — враг, забывший наставления пророка.

— Однорукий, ты крайне невежлив и за это будешь наказан, — проговорил человек с серебряной нагайкой.

— Аллах убережет…

— Не от меня, однако!

— Но будешь неправ ты, — сказал Мемед. — Твоя нагайка просвистит: кто говорит правду, того выгоняют из тридцати деревень.

— За это оскорбление я сгоню тебя на тот свет.

И, опрокинув скамью, человек с серебряной нагайкой в ярости подскочил к Мемеду, сидевшему неподвижно, занес над его головой нагайку. Но Мемед даже не взглянул. И вдруг запел. Когда нагайка присвистнула в воздухе, будто дав тон, Мемед запел свое любимое «мани», что поют, состязаясь, на свадьбах и посиделках, — запел, чтобы подразнить высокомерного человека с нагайкой, — о любимой:

Человек бешено ударил Мемеда нагайкой:

— Не баранов, а плеток получишь, негодяй!

Избиваемый Мемед продолжал петь, по его лицу по текла струйка крови. Люди заговорили:

— Он плачет кровавыми слезами.

— Оставь его, он калека…

— Он преступник! — выкрикнул человек с нагайкой и еще крепче стегнул.

Пение вдруг оборвалось. Мемед тяжело поднялся и взревел. Люди шарахнулись. Хозяин кофейни, его жена, дети запричитали, а крестьяне загалдели. Одной своей рукой Мемед взметнул и надел себе на голову стол — загородился. При этом толкнул человека с серебряной нагайкой так, что у того шапка свалилась. Приезжие встали перед Мемедом. Он надвинулся на них, держа над собой стол. Эти уже выхватили револьверы:

— Население! Гони его на улицу… Пристрелим…

Но тут Мемед рухнул на пол и остался лежать под столом. Трое в бурках вышли, ругаясь. Сели на коней, поскакали по дороге на Хавзу.

Перед выступлением из Кавака Хамид бойко подошел к Фрунзе:

— Не желаешь ли в седло, паша?

Яснел день, Хамид с любопытством смотрел на северную синеву под редкими бровями русского, на орден Красного Знамени, привинченный к левому карману суконной гимнастерки, что виднелась из-под распахнутой шинели. Фрунзе ответил:

— Поедем вместе, Хамид. Мы тут купили коней под седло.

В группе верховых был теперь и Кемик… От Кавака шоссе легко побежало по плодородной долине — белесая нитка легла между одинокими строениями и зарослями. Фрунзе с улыбкой вспоминал лицо мюдира, сперва взволнованно-строгое, а вскоре после знакомства добродушное и умное. Кажется, удалось завоевать и его симпатии. Не меньше двух недель с рассвета дотемна катиться каравану. Работать можно и на перегонах. Фрунзе окликнул разговорчивого Хамида:

— Скажи, пожалуйста, почему ты и другие так хорошо относитесь к нам, русским?

Хамид не дипломат, ответил, как на душу легло… Вот он принахмурился, придал своему молодому лицу «седое» выражение.

— Я сам себя спросил. Сам ответил. Без русских давно пропали бы. Вот, я ответил!

— Хамид, ты хорошо ответил.

— Эх-ха! Я, Хамид, умею отвечать.

Фрунзе вспомнил: сказал ведь трапезундский полковник Сабит Сами, что идея дружбы с Россией пустила глубокие корни в армии и среди населения. Похоже, что именно так. Ладно, что миссия встречается с населением.

Как обычно, дорога вошла в ущелье, бурный ручей хлестал под каменный мост. Аскеры охраны вдруг заволновались — начался район войны…

Национальная рознь, дикая вражда — глаза на нее не закроешь… Недруги Турции ей рады, им она и нужна, необходима. Они и разжигают… И, скрываясь, обвиняют в ней Кемаля.

Возле моста чернели рухнувшие караван-сараи — ханы. Пахло горелым тряпьем, деревом и листьями. Поравнялись с мертвыми ханами, и Хамид замахал руками, пригнулся к шее коня, стал прицеливаться, изображая налет. Недавно на эти ханы совершила налет одна из понтийских банд.

— Бандит горы знает. Пещеры есть, землянка… Ночью встал из земли, пошел с огнем, женщин в селе не боялся. Поджигал, убивал. На дороге муку отнимал!

Хамид повел рукой — показал на горы, и глаза его заволокло:

— Кто не бежал — бах! — застрелил. Могил нет, так лежат. Шакалы приходят.