Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Кто там еще есть? — спросил Мостовой секретаршу, когда вышел Кутень.

— Товарищ Валинов.

— Просите, — сказал Мостовой и подумал: что это за букет сегодня такой?

Валинов еще на пороге протянул руку и так подошел к самому столу:

— Рад видеть вас в расцвете, так сказать, сил и энергии, дорогой Александр Иванович. — Заметив сухость Мостового, Валинов сразу перешел на официальный тон, но что-то и в этом его тоне звучало сладенькое, заискивающее. — Наношу официальные визиты, Александр Иванович, но начал с райкома, ибо как писал поэт: «Все мы ходим под Цекою…» Посылает партия, так сказать, на усиление мясо-молочной промышленности, — хрипло засмеялся. — Назначили директором Косопольского маслозавода…

— Если назначили, работайте, товарищ Валинов. — Мостовой возвратил бумажку. — Желаю успехов.

— Я скажу вам правду, Александр Иванович, — мялся Валинов. — Сами понимаете… Я привык к масштабам и… приехал сюда не по своей воле…

— Конкретно, что вы хотите, товарищ Валинов?

— После всей этой истории, которая случилась между нами… Я думаю, что вам не очень будет приятно видеть меня в районе, а поэтому я… просил бы вас, чтобы вы… нашли возможным… замолвить об этом слово в обкоме или в облисполкоме… и… отказаться от моих услуг. У меня определенные связи, прошу понять меня правильно, в Киеве и в Москве, а Косополье… Я был бы вам безмерно благодарен, если бы вы позвонили товарищу Шаблею. — Валинов даже придвинул ближе к Мостовому телефонный аппарат.

— Я вас понял, — улыбнулся Мостовой. — Вас, как коммуниста, инженера, обком посылает на работу в Косополье, а вы… вы не желаете выполнить это решение? Мы же вас охотно принимаем, вы хороший организатор, знаете производство, кроме того, мы хотим в этом году начать реконструкцию маслозавода, так что беритесь за дело… К вам у меня нет претензий, бюро обкома, как вам известно, во всем разобралось, а то, что вы писали про меня, это… ваше личное дело. Приветствуйте своих друзей в Киеве и в Москве.

Валинов вышел, хлопнув дверью, а потом, опомнившись, просунул в кабинет голову:

— Извините, Александр Иванович! — и тихо прикрыл дверь.

Через приемную прошел на цыпочках, и только на райкомовском подворье шаг его стал четким.

В восемь часов вечера к дому № 1 на Пушкинской улице прибыла колонна такси во главе с Сеней Петушком. Сеня принял на себя руководство проводами Стеши и Платона. По его команде все таксисты, явно нарушая порядок славного города Приморска, трижды протяжно просигналили, оповещая, что кортеж прибыл. Стеша в черных очках вышла на балкон:

— Мы уже идем, Сеня!

— Ну, на колеса! — улыбнулся Борис Аверьянович, когда Стеша вернулась в комнату.

— Счастливой дороги и счастливой жизни! — пробасил профессор Крамов.

— Спасибо вам за все, за все, — растроганно промолвила Стеша. — Я счастлива оттого, что у меня столько друзей и… что живу на этом белом свете.

— Попутного вам, Стеша и Платон, ветра и три фута под килем! — провозгласила Клава, заливаясь слезами.

— Я хочу Стеша, чтобы ты… еще вернулась в кино, — сказал Лебедь.

— Дорогой Борис Аверьянович, не надо показывать народу шрамы на лице какой-то Стеши Чугай! — Она обняла своего учителя.

— Я надеюсь, что они… исчезнут. Как, профессор? — Лебедь обратился к Крамову.

— Будем надеяться, — ответил Крамов. — И главное, чтобы не было у людей шрамов… на сердцах…

Все высыпали на улицу, Сеня открыл дверцу машины и посадил рядом с собой Стешу.

— Платон, вы должны знать свое место. — С этими словами Сеня подал Стеше маленькие сережки с голубыми камешками. — Стеша, это от моей мамы. Когда вы были у нас, видели, как она двадцать раз выходила из-за стола? Нет, вы видели?

— Видела.

— Это она ходила искать сережки. Моя мама, если что-то положит, то найти сумеет только великий специалист из уголовного розыска… Мама наказывала, чтобы вы их носили, они приносят счастье.

— Благодарю…

— Женя! Коля! Вы что, никогда не видели витрин, да? Возьмите отпуск и можете стоять перед ними хоть все двадцать четыре профсоюзных дня! По машинам, а то я не настолько знаком с начальником вокзала, чтобы задержать поезд.

К поезду подоспела с дежурства Вера Григорьевна, обняла Стешу:

— Делай все так, как я тебе велела. Закончится мазь, пришлю еще; не забывай о ежедневном массаже, — давала последние наставления. — И не прячься от солнца. Со временем никто и не увидит этих рубцов.

— Очки, очки, Стеша, не снимай полгода. Помни, — строго наказывал Крамов.