Василий Бочарников - Тропинка к дому

Сдались с отцом — будь по-твоему.

Нина работает, учится. Нина сестренкам за мать, хозяйство ведет. И отца держит: любит вытолкнуть пробочку из бутылки. А почти всех ее подружек повымело из деревень в Кострому: кто в медучилище, кто в кулинарный техникум, кто в ПТУ. Как там они преуспевали, еще неизвестно, но тут же завели широченные малиновые, синие, оранжевые штаны, дырявят шпильками, когда наведываются за родительскими харчами, деревенские тропы, глушат себя и домашних музыкой, а иные уже и сигаретами дымят. А уж бойкости в поведении, в слове — будто сразу их там, в городе, взяли и подменили. Огородная лопата, коса, грабли — тяжкая обуза. Зато нагишом валяться на песке, бултыхаться в Покше готовы день-деньской.

А Нинка Кирдякова как ходила в скромном платье, так и ходит; ни волос, ни бровей, ни губ, ни щек ее не касается химия.

Встречались Николай с Ниной. Бывало, прикатит из Бычихи, переоденется, вскочит на мотоцикл — и ходу в Дренево…

Сидит на лавочке Анна с бабами, толкуют о том о сем и видит: за вечер раза три-четыре пролетит сын с подругой, катаются.

В тот год, когда ему выпало отправляться в армию, по деревне — кто бы мог подумать! — пополз слушок, не миновал и их дома, колючей занозой уткнулся и остался в материнском сердце: Колька Мукасеев спутался с Зинаидой — медсестрой из санатория. Кто ж не знал этой разбитной бабенки! И высокая, и красивая. И знает, поднаторела, чем приворожить. Приглядела, поставила Зинаида сети, и сразу в них угодил простак Колька. Вот те раз: поменял утро на ночь.

Не стерпела: и с ласковым словом, и со слезой к нему подступалась, понимая и ужасаясь, какой бедой может обернуться эта ветреная любовь. Молчит. Уперся и молчит. Корила: «Да ведь она старше тебя на целых десять лет. Ну, пригуляешь дитё, ведь брать нужно. Брать! А ты думал — как? Записываться! С кем? Подумай! Она таких-то милых, как ты, в каждой смене отдыхающих находит… Ох, глупец, ох, слепец… Мать-отца позоришь. Опомни-ись!»

Нет, не послушал. До последнего дня бегал в санаторий, к чужому огню.

На проводах никто из них не был: ни Кирдякова Нинушка, ни Зинаида. И после в солдатских письмах домой Николай ни разу не проявил интереса ни к одной из подруг. И она была благодарна сыну за это. А сама ночами мечтала: «Вот бы помириться ему с Нинушкой да по-хорошему довести дело до свадьбы. И зажили бы… И детей нарожали бы…»

Случалось, в магазине, в деревне, реже в конторе, встречаться с Ниной, здоровались, перекидывались словом-другим, девушка была приветлива, никакой отчужденности не выказывала, но и интереса к Николаю и его армейской службе не проявляла. Конечно, обидел. Конечно, обиделась. Мать не проведешь.

После этих встреч ее охватывало беспокойство. «Почему, — спрашивала она себя, — ну, почему люди простую, понятную жизнь вдруг сами легко ломают, все перевертывают и все страшно усложняют? И мучаются потом, страдают, злятся, ищут виноватых? — и не находила ответа на свой же вопрос.

Нынешней весной какой-то лесоруб из Кадыя скоро умыкнул Зинаиду из санатория. Анна облегченно вздохнула: выдернулась из сердца заноза сама собой; поспешила поделиться этой новостью с сыном. Письмо писала дня три: словечко к словечку прислоняла. И в нем же, не без умысла, сообщила и о том, что Нина Кирдякова — вот умница-то! — закончила дошкольное педучилище.

Николай писал, что служба идет нормально. Его год уволят из армии к Октябрьскому празднику. А о сердечных делах — ни словечка. Наладил он мостик к Нине или нет, тяжела или безразлична ему потеря Зинаиды — про то сама думай и понимай как знаешь…

Ярое солнце лилось с чистого высокого неба, лаская землю. День молодецки разгулялся, в огороде млел всякий овощ, каждая ягодка, пахло укропом, огурцами, спелой клубникой, яблоками. Щурясь, вскинув голову, Анна поджидала гостью, а во дворе, обалделые от радости, что могут уже петь, драли горло петушки-сеголетки, у всех, будто льдинок наглотались, голоски сиплые, простуженные.

— Здравствуйте-е, тетя Нюра-а! — улыбчиво, весело поздоровалась Нина; тревога отхлынула от сердца, Анна быстро шагнула навстречу, распахнула перед гостьей воротца.

— Здравствуй, Нина, здравствуй, — приветливо ответила. — Заходи, заходи, очень ты меня обрадовала, что наведалась. — Обняла девушку, провела в огород, вернулась закрыть дверцу, утешно думая про себя: «Веселая, значит, с приятной вестью». Молодухой метнулась к дому, подхватила легкую некрашеную скамейку, еще вчера приготовленную для сбора вишен, поставила в холодок под яблоню.