Василий Бочарников - Тропинка к дому

— На половодье разбирается?

— Да. Привязывается тросом к одному берегу и ходит поплавком, пока не схлынет вешняя вода.

— И у нас так.

Открылся луг перед лесом. И мне захотелось увидеть этот луг весной. Со льдинами, с озерками, с первой травкой и с табунками уток. Сколько поколений ульяновцев знавали этот луг?!

Через проселочную дорогу, она выходила из лесу, обрезала закраек луга и ныряла опять же в лес, легли мягкие вечерние тени. Столбиками плясали комарики — к теплу. Проселочная дорога поднималась на желтый откос. Ее стерегли старые сосны.

Пониже старой мельницы (от нее остались только замшелые сваи) к береговому спуску промята тропа. Тут вот и воркует без устали дни и ночи Ульянин ключ. Спустились к нему. Палкой откинули листву, переждали, пока высветлятся струи, и попили ключевой воды.

— Ну, как? — ревнивая настороженность была в голосе друга. Я все понял. И, не мешкая, отвечал:

— Вода Ульянинского ключа, брат, не уступает воде Нелидовского! Только вот позаботиться бы о нем немножко…

— Вот за это слово спасибо тебе! Позабочусь. На следующее лето выложу руслище камнем, а для струи выдолблю желоб из осины. Обещаю тебе.

По реке стайками рыб плыли желтые, белые, оранжевые, зеленые листья. Где-то постучал дятел. По лесу пронесся гул трактора. И опять тишина. На перекате журчала, плескалась река. И уже не было охоты тревожить ее даже спиннингом.

Перед деревней была выкошенная луговина. И на ней поставлены туго увитые, старательно очесанные стожки сена, пронзенные стожарами.

Нас встретила миловидная пожилая женщина, понимающе улыбнулась:

— А где же рыба?.. Или, как говорит мой Санька: большая не попалась, а малой не нужно?!

— Знаю я вашего Саньку, без рыбы с реки не ходит. Выкопали картошку?

— Выкопали, Петрович, выкопали. И уже два раза всю перебрали. Гнилой нынче ужасно много.

Мы поднимались на взгорок, где скрипел журавль. Два плута мальчугана с середины лестницы, прислоненной к сараю-сеннику, следили за нами и во все горло озорно распевали:

Мы тихо посмеялись.

Над деревней Ульянино затеплилась жаркая первая звезда. Какая, я не знал, но видеть ее мне было отрадно.

Выходил со спиннингом на речку Покшу. Километра два простегал, пусто: ни щуки, ни окуня.

Берегом бреду усталый. И вдруг на мою луговую излучину вылетели гуси. Они летели низко и не клином, и не табором, то есть как попало, а тремя параллельными нитками. Они махали крыльями резво, уверенно. Спешили? Конечно, спешили. Может, их глаза уже видели зиму там, где их гнездовья, а в трудном перелете сильные крылья не раз отмахивались от снежинок?.. Вот и торопятся к теплу.

Тихо… И вдруг гортанно, коротко вскрикнул вожак, его место в стае мне было трудно определить, но птицы приняли команду, чуть отвернули от русла реки и дружно поднялись ввысь, впереди была шумная дорога и деревня.

Гуси скрылись, а я все стоял на берегу реки, подняв лицо к осеннему небу. Было грустно на сердце, но и радость теплилась — летают еще гуси.

Костромская область,

д. Нелидово,

1979—1985 гг.

Весенний поток, взыграв, рванулся с полей в овраг и почти на выходе из него подмыл старую черемуху. Не удержалось дерево. Комель остался по одну сторону оврага, а весь ствол с ветками — по другую. Легло дерево на землю, пропустив под себя ручеек, тонкий, — вот все, что осталось от оврага.

Пришла пора цветения. Подруги-черемухи, стоявшие на своих прежних местах, в одну короткую ночь исполнили желанное — оделись в белое. Тоскуя и страдая, поверженная черемуха, собрав все свои силы, сотворила небывалое — зацвела… Со стороны мне показалось, что кто-то наломал черемуховых веток и перегородил ими овраг.

Ах, какая белая это была черемуха! Султанчики ее цветов касались травы, глины, холодных струй ручья. И поверженная черемуха не отстала от своих соседок. Каждым своим трудным цветком она как бы говорила:

— Жить, всегда жить!..

По песне его, гнездо соловья должно бы быть, на худой конец, из хрусталя.