Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Зуев отодвинул свободный стул, уселся рядом.

— Слушайте, Алеша. Когда человек вобьет себе что-нибудь в голову, его трудно переубедить. Вы мне скажите только одно: вы сами решили написать рапорт или вас кто-нибудь натолкнул на это?

Алексей помялся:

— В общем, сам.

— Так. И чего вы хотели этим добиться?

— Хотел, чтобы все было по правде. Я говорил до этого с братом, просил его, чтобы он сам признался.

— А он не захотел?

— Да. Мы поссорились после этого. Но я зла на него не держал. Думал, помогу. Знаете, как бывает — человек боится прыгнуть с вышки, его надо подтолкнуть.

— И что дальше?

— А потом я ушел к Горину. К тому, что сейчас приходил. Легли спать. Он у себя на кровати, я на раскладушке. В комнате темно, я лежал и все думал. Оказалось, что и Горин не спит. Он всегда быстро засыпает, я по лагерю знаю, жили в одной палатке. А тут не спит. Я и рассказал ему обо всем. Он выслушал и говорит: «Алешка, а каково Николаю будет? Получается, что ты донос на него написал. На брата-то». Тут все и помутилось. Я до утра не мог уснуть. Все представлял себя на месте Коли… В общем, герой. На одну пику семь бед надел.

Зуев молча смотрел на Алексея и постукивал согнутыми пальцами по столу. Тук-тук… тук-тук-тук. Алексей, казалось, сильно переменился с тех пор, как они впервые встретились в кабинете Полухина. Повзрослел, что ли. Зуеву вспомнился весенний лес, остатки снега, чавканье влажной земли под колесами газика. Деревня на косогоре, парень в военной фуражке, нелепо сдвинутой набок, — Степан Бурмакин. Зуев тогда с интересом разглядывал его и Алексея, сравнивал. Совершенно разные, непохожие. Не силой — откуда Алексею, горожанину, книгочию, взять ее? — а пережитым. Что ни говори, не пропали у Степана даром ушедшие дни, прошли через душу, что-то смяли в ней и что-то родили. Алексей тогда казался ласковым теленком рядом с сильным и норовистым Бурмакиным.

Теперь Алексей другой, явно другой, хотя не так много прошло с того дня, как упали под дождем на свежую могилу венки с красными лентами. Что это, запоздалое возмужание? Или, как у Бурмакина, что-то важное прошло сквозь сердце, прочно зацепило его? Да, Алексея уже не заденешь наигранным пафосом, потому что он изведал пафос настоящий и настоящую горечь. И ему не объяснишь словами разницу между доносом и высшим порывом честности, потому что он не поверит ничьим словам, пока не убедится во всем сам. А то, что дружок его выразился предельно откровенно, это даже и неплохо. Железо ведь как закаляют? Раз — и в холодную воду.

Тук-тук, тук-тук-тук… Зуев стучит по столу. Тихо в аудитории. Как будто на лекции.

— А знаете, Алеша, — говорит Зуев, и лицо его светится довольством от внезапно пришедшего решения. — Вы знаете, что вам теперь нужно сделать? Вам нужно послать к чертовой матери своего Горина и ехать домой.

— Домой? Ни за что!

— Нет, нет. Вы послушайте меня. Я где-то читал, что в тактике сейчас новые приемы разрабатывают методом исторических аналогий. В истории всегда есть поучительные примеры, особенно для нас, военных. Был такой случай на фронте. Бой разгорелся злющий, наших было куда меньше, чем немцев. Они дрались, как звери, но им пришлось отступить. Отходили, уже не было сил драться. Даже не драться — оказывать сопротивление. И тут разведка донесла, что противник тоже не выдержал. Что было делать? Возвращаться? А если и немцы вернутся? Они и так были сильней, а еще могли подтянуть резервы. Но наш командир вернулся! Понимаете, вернулся. А немцы — нет. Их было больше, они были сильнее, нанесли нашим большой урон, но победил в этом бою он, наш командир. Потому, что занял прежние позиции.

Алексей нерешительно кивает. И еще раз, уже решительнее.

— А что же сказать Николаю?

— Ничего. Ничего не говорите. Просто подойдите к нему. Он сам все должен понять.

Алексей поднимает голову и смотрит на Зуева долго, задумчиво, лицо его, до этого страдальческое, светлеет, и даже румянец на щеках, кажется, выступает ярче. И — снова недоверчивая усмешка.

— Для «Пионерской зорьки» ваши побасенки. В жизни все не так.

— А вы попробуйте, — продолжает, будто ничего не заметил, Зуев. — И не торопитесь с принципиальными разговорами. Потом разберетесь. Братья же вы в конце концов.

— Вот то-то и оно — братья! Книжка есть такая, знаете? «Брат мой, враг мой».

— Не наша, Алеша, книжка, не наша.

— А они что, не люди?

— Люди, все люди, да не по одним законам живут. Я тебе про командира рассказывал. Он мог отступить, и никто бы его не упрекнул, потому что он сделал все, что мог, нечеловечески трудное сделал. Но он не отступил. И ты не отступай. — Зуев, видно, не замечает, что перешел на «ты», рука его ложится на плечо Алексея. — Не отступай, когда победа, по существу, за тобой… Ясно?