Иван Данилов - Зимний дождь

Но в мире ничего не изменилось, лишь искать мне стало нечего.

В последний вечер лета, еще тихий и теплый, но уже чуть притуманенный мглою, мы пришли прощаться с нашей рекой. У старого брода, на спуске к воде я разложил высокий костер, и ты рисовала его акварелью: тебе хотелось запомнить уходящее лето, увезти в нашу городскую квартиру его свет, хотя бы малую каплю, чтобы в хмурую непогодь не забывать о копнах сена на лугу, помнить серебристый полуденный дождь в сосновой роще… Ты была в то лето счастливой, и счастье твое освещало меня, как прощальный костер освещал поздние грубоватые цветы, и они в его отблесках казались весенними первоцветами.

Совсем стемнело, в бледно-сиреневом небе чуть ярче стали звезды, пропылал костер и подернулся золой. Ты горстями бросала в него сосновые шишки, и они, вспыхнув, гасли, оранжево мерцая из-под золы.

— Смотри, смотри! — обрадованно крикнула ты. — Шишки в костре совсем как звезды в небе! Правда?

А я как раз глядел в небо, и оно, бледно-сиреневое с притуманенными звездами, показалось мне огромным затухающим костром.

Но я не сказал тебе об этом, я грустно промолчал.

Многие не любят ветер: кому-то он запорошит глаза, у кого-то в саду свалит подгнившее дерево.

Ветер всегда в движении, в порыве, и, значит, случается всякое… Покой — смерть ветра. А он по своей природе сеятель: весной, когда деревья цветут, он опыляет их, чтобы пришли плоды, осенью — разносит семена.

Если бы ветер навсегда умер — погибли бы деревья, травы. И что тогда сталось бы с человеком?

Кончился большой дождь, и над молодым просторным полем встала радуга.

Мы шли с тобой по мокро блистающей степи, у ног жаринками рассыпались лютики и горицвет, сиреневыми искрами сверкал чабор, высоко под самой радугой бились, трепетали жаворонки. И вся земля показалась нам летящей свадебной тройкой в цветах под высокой семицветной дугой, раззвонившейся тонкими бубенцами.

Много раз видел я во сне это дерево, волнуясь, спешил к нему, и никогда не удавалось дойти. Как не дошел до него наяву…

Дальним ярким апрелем на зеленом лугу я увидел вдалеке синее дерево и, забыв обо всем, заторопился к нему. Хоть один листок захотелось сорвать с него. Долго шел я к тому дереву, а когда приблизился, увидел обычную зеленую вербу. И горячая обида подступила к глазам…

Позже мне объяснили, что это всего лишь игра света. И сам я теперь знаю, синих деревьев нет на земле. Но всякий раз, когда приснится оно, я пробуждаюсь с ощущением счастья — хорошо, что я опять видел синее дерево и шел к нему.

Еще неделю назад на цветущем лугу, среди высоких трав, малиново сиял татарник. Золотистые пчелы летели к нему, на его розовых шарах легкокрылые бабочки справляли брачные пиры.

А сегодня стоит татарник белоголовый, затерявшийся в травах, все раздавший, и ни одно насекомое не замечает его. Но не надо печалиться, над сединой татарника вздыхать не нужно: в ней зреют семена новых малиновых цветов.

Ты уходила, а я молчал, я хотел остановить тебя холодом обиды. Нужен был встречный огонь, как при лесных пожарах, когда пламя сбивают пламенем. Но вокруг тебя гуляли сквозняки, раздували всякую случайную искру, и пламя росло.

Ты сожгла нашу поляну, ее цветы и травы, и теперь там только черная, мертвая земля.

Отчего на июльском цветущем лугу мне припомнилось давнее: хмурые хаты, покосившиеся плетни, черные лица вдов, их звонкие, до выкриков, песни по вечерам? Почему это ожило в памяти, когда вокруг такая благодать… Цветет шиповник, розово полыхает татарник, медово-душные запахи донника и земляники кружат голову, и щедрая кукушка из тенистого леса обещает всем подряд долгие годы. Терны, голубые от густоты, звенят соловьями… А сегодня соловьи поют по-особенному, растворяясь в звоне.

Поют, как в последний раз, поют, как плачут, — отчаянно, по-вдовьи надрывно…

Нет, не забыть тех давних вечеров, платков, смутно белеющих у ворот, женских голосов, зовущих и жалующихся. Их рыдающего веселья не забыть. Состарились они, отпели молодость их соловьи. И вот теперь отпевают еще чью-то… А может, это согласная стоголосая здравица весне? Но почему так поздно? В разгаре июль — соловьихам давно пора сидеть в гнездах, и в эту пору песни смолкают.

И вспомнил я о недавнем урагане, промчавшемся здесь, — он с корнями выворачивал деревья, срывал с домов крыши. Где уж тут было уцелеть гнездам… Я понял: поздние песни — это песни бед, ими бездомные соловьи сзывают подруг, чтобы все начать сызнова.