Майя Фролова: Современная девочка. Алюн

Были и отцы, много — военных. Из уважения к их мундирам и званиям в класс снесли стулья со всей школы. Пришел даже генерал с женой, веселой говорливой женщиной, которая командовала в родительском комитете школы.

Пришел и отец Лены Штукиной, сдержанно поздоровался, сел в стороне и от родителей, и от учителей. Его тонкое усталое лицо портили надменно приспущенные уголки губ.

Первым выступил Кузьма Иванович. Коротко обрисовал положение в школе. Как водится, сказал о хорошем, о том, что было сделано, потом перешел к восьмому классу. Называл фамилии, не утаил никаких происшествий, конфликтов. Родители ерзали, краснели, отцы мяли в пальцах папиросы, не решаясь закурить. Видимо, для большинства это было новостью. Правда, учителя ходили домой, вызывали родителей в школу, писали записки, но дела поглощали людей, на собственных детей времени не оставалось.

— Но, даже учитывая сложную обстановку, которая сложилась у нас, в Западной Украине, воспитание детей остается очень важным, ответственным делом, которым нельзя пренебрегать! — закончил свое выступление Кузьма Иванович.

Вначале родители, то ли по привычке, то ли действительно их торопили дела, поглядывали на часы. После выступления директора на часы глядеть перестали. Попросили несколько минут на перекур, сбили папиросами волнение, собрание продолжалось.

Поднялся отец Лены Штукиной.

— Лично у меня, — он подчеркнул «лично», — произошел небольшой конфликт с учителями и директором. Я считаю, что воспитанию дочери отдаю все возможное. Учится она хорошо, особых нарушений не было. Остаются какие-то мелочи, за которыми я не могу уследить. Как понимаете, в силу своей занятости, от этого никуда не уйдешь. Но то, чего не могу я, должны сделать учителя, проявить чуткость. Говорят, Лена крикливо одевается… Не знаю, может быть, в школу она уходит без меня… У Лены нет матери. Кто привьет ей вкус? В школе у вас женщины, но, извините, не вижу ни одной, кто бы мог это сделать…

Учителя сжались. Штукин как бы продолжал тот их разговор в учительской, но совсем с других позиций. А он замолчал, скользил взглядом по учителям. Дора Сергеевна невольно поджала ноги в залатанных туфлях. Это движение привлекло Штукина.

— Вот вы… В вашем платье, извините, не детей учить, а в цирке выступать. А вы говорите о крикливости моей Лены…

У Доры Сергеевны закружилась голова, она с ужасом подумала, что сейчас упадет в обморок, это с нею, после контузии во время эвакуации, когда они попали под бомбежку, бывает. Стоит чем-либо возмутиться, расстроиться, горячая волна застилает белый свет. Она закрыла на миг глаза, сосредоточила всю свою волю, чтоб отогнать эту волну. Хорошо даже, что он сам начал, ведь она тоже хотела говорить об этом, но не знала — как, будет ли удачный момент, чтоб сказать о наболевшем тактично, не обижая уважаемых в городе людей.

Это платье она получила по талону. Хотелось, конечно, что-нибудь попрочнее, попроще, более ноское, удобное для работы. Но пришлось выбирать из так называемых американских подарков. Американцы, не пережившие ни одной войны на своей территории, плохо представляли жизнь и потребности воюющего народа. Часто среди хороших вещей, которые действительно выручали, попадались и вот такие никчемные, смешные. Что ж, дареному коню в зубы не смотрят, пришлось взять то, что давали. Темно-фиолетовое переливающееся платье с узкими рукавами и буфами, отделанное блестящим шнуром по вороту, можно было переделать и приспособить «для выхода», но когда она сегодня перед собранием попробовала отпарить юбку, в которой ходила в школу, та разлезлась под утюгом. Пришлось срочно спороть шнур, ушить буфы и надевать платье. И вот ее хотят выставить посмешищем. Кто дал право на такую слепоту? Зато теперь она скажет все, не посмотрит на успокаивающий жест Кузьмы Ивановича.

Дора Сергеевна постояла молча в напряженной тишине. Волна отхлынула, теперь в обморок она не упадет. Пришло знакомое учительское хладнокровие, не раз выручавшее в сложных ситуациях.

— В этом вся и беда, — сказала Дора Сергеевна тихо, — в непонимании… Мы чувствуем у некоторых ребят пренебрежительное отношение к нашей трудной обстановке. В нашей стране умеют ценить людей, в самых тяжелых условиях государство стремится создать нормальные условия для жизни и работы. Те, кто получает литерные пайки, обеспечены лучше других. Мне неприятно говорить об этом вам, но я вынуждена — ради ваших, ради наших общих детей. Они не могут понять, что это делается ради ваших заслуг, а не ради них самих. Вокруг них невольно возникает ореол исключительности. Со следующего года вводится школьная форма. А пока я прошу родителей одевать детей, особенно девочек, скромнее. Для нас все одинаковы, и те, что в красивых платьях, и те, что в латаных штанах. Но если мы, взрослые, можем трезво оценить обстановку, то дети не умеют разобраться, считают себя привилегированными. Их отношение распространяется не только на других учеников, но и на учителей… А это платье, товарищ Штукин, я получила по талону. Если бы у меня был выбор, я бы его не надела, вкуса для этого у меня достаточно. Туфли с заплатами тоже не к лицу учительнице, но других нет. И я не вижу в этом трагедии. Мои коллеги — тоже… Это я говорю не для того, чтоб кого-то укорить или вызвать сочувствие. Пережили войну, справились, а с дырками на туфлях и подавно справимся. Год, другой — и все у нас будет. А вот если ребят не повернем в другое русло, наплачемся. И вы, и мы… Зачем, например, предоставлять свои персональные машины в распоряжение детей, школьников? Вот и ваш сын тоже иногда в школу и из школы на машине ездит. Знаете, с этаким шиком перед другими… К чему? — Дора Сергеевна посмотрела на генерала и его жену.