Евгений Гущин - Дом под черемухой

— Не опьянеем.

— Дай бы бог. Перед мужьями спину теперь не гнете. В разговоре смелые. Другие вы стали, гордые. За все с мужиками расквитались. И вот, Дуся, что я тебе скажу. Какая бы ты ни была знаменитая и заслуженная, как бы высоко ни взлетела, а жалко мне тебя.

— Почему? — спросила Евдокия рассеянно.

— Понимаешь, какое дело. Для мужика на первом месте — работа, потом уж все остальное. Это по природе. Для женщины самое первое, чтоб в семье было хорошо. Так вот счастье у тебя не женское. Мужским счастьем живешь. Поперек природы.

— Так уж получилось, Кузьма Иваныч, — вздохнула Евдокия.

— А Юлию береги. Она по своей природе женщина. Вторая опора. Вспоминай об этом почаще… Мне-то уж недолго тут осталось. Скоро уйду к своим друзьям-товарищам. Все мы, старики, оттуда глядеть будем, как вы живете, хозяйствуете. Мы на вас сзади будем глядеть, а ваши внуки — спереди. Так что не оплошайте тут. С двух сторон с вас спросится. Не повали́те ни ту, ни другую опору, на которых жизнь-то людская держится.

Евдокия быстро глянула на Горева. Он легонько улыбался в бороду. Словно и шутит, и не шутит.

— Вы меня пугаете, — жалобно улыбнулась Евдокия.

— Вас напугаешь, как же…

Горев поднялся, согнувшись, прошелся по комнате и остановился у Евдокии за спиной.

— Нынешние женщины не из пугливых, я знаю, — Погладил ей голову жесткой, костлявой рукой. — Дай бог, чтоб у вас все было ладно.

Евдокия закрыла глаза, а Горев гладил и гладил ее голову, как когда-то в детстве отец. И снова она была маленькой, словно в давнее-давнее время. Ощущала, как разглаживаются морщины на лице, и сама душа разглаживалась, и светло ей было, безмятежно от этих легких прикосновений.

Глядя на черную линию загонки, Евдокия озабоченно прислушивалась к грохоту двигателя: что-то в его работе ей не нравилось. Грохот был неровный, с какими-то перебоями. Казалось, вот-вот в его горячем нутре оборвется железная жилка, и он враз захлебнется. Евдокия напряглась, готовая ко всему, мысленно подбадривала слабеющий мотор, будто старалась передать ему в придачу и свою человеческую силу. Она верила: расслабься хоть на мгновение — и трактор неминуемо заглохнет, что он только и держится до тех пор, пока она подталкивает его своей силой.

«Железо и то устает», — подумала с сочувствием о тракторе, как о живом существе, который вот уже сколько дней до глубокой ночи бегает и бегает по Бабьему полю; железной машине нужен отдых и ремонт, ничто без отдыха не может. Надо сразу же после сева гнать его в мастерские да попросить Коржова, чтобы сам посмотрел, что и как. Судя по звуку и по выхлопу, кольца на поршнях залегают. Да пора бы им и залегать, сколько можно! Сколько лет прошло! Ей уж не раз предлагали сменить свой именной ДТ-54 на новую, современную машину, а она все не хочет. И хотя умом понимает: на табличке год выпуска — 1966-й, что десять лет для трактора — срок немалый, а бросить — сил нет. Латает его и латает. Как же — именной. Награда. Отдашь его, и будто вместе с ним уйдут самые светлые дни. На этом тракторе она себя помнила еще сравнительно молодой. Жалко… Да и как-то совестно перед этим неутомимым и послушным работягой. Столько лет вместе — и взять другой трактор. Навроде измены получается. Пугала ее и другая, дальняя мысль, что когда она сама выработает силы, то и ее сменят, отстранят, как никому не нужную, если она так поступит с трактором. Ведь та большая справедливая сила, которою живет все живое, за добро воздает добром, а за худое — худым. Зорко за всеми следит и не забудет этого Евдокииного проступка. Нет уж, надо дотянуть на этом тракторе до самого конца и уйти вместе — так давно решила она. А теперь уж что? Недолго осталось…

Она прибавила газу. Трактор послушно дернулся, побежал скорее. Есть еще силы в нем, есть, до конца сева дотерпит со своими больными поршнями. И в ней самой не все выгорело. Ее сумей раззадорить, она попашет будь здоров! Тепло стало в груди, надежнее. И вдруг тепло это схлынуло.

— Эх, маленько я тебя сглазила, — проговорила она трактору.

Из выхлопной трубы дым выплевывало погуще, чернее, и мотор работал надрывнее, со звоном, будто из последних сил.

Испугалась, маленько убавила обороты. Чего зря мотор рвать? И, выглянув из кабины по привычке назад — посмотреть, как там сеялка и катки, с удивлением остановила взгляд на вершине Мертвого поля. Там поблескивали красными боками два трактора, и к ним с противоположного склона подползали еще два, подняв над собою желтое облако ныли.