Евгений Гущин - Правая сторона

Первым делом купит продуктов, аккуратно сложит в мешок тугие узелки и пачки, потом, хитро улыбаясь, пошарит за подкладкой фуражки загодя припрятанную трешку с мелочью и, куражась, просит маленькую сухонькую продавщицу продать посудину пополней.

Фрося для видимости ругает бесстыжих мужиков, зная, что старик не обидится, наоборот, приятно ему — за мужика еще считают. Перебирает в ящике запыленные бутылки, ворчит: «Разливают-то, поди-ка, машины».

На это Гаврила Афанасьевич отвечает: «Машина тоже ошибается. В одну плеснет лишнего, а в другую не дольет. Сколь раз замечал. Разливать человек должен. И только пьющий. Вон Лариона-моториста посади разливать, везде будет одинаково. Хоть каплями считай. Потому как он понимает, какая это обида, ежели бутылка не долита».

В конце концов он выбирает поллитровку, как ему кажется, самую что ни на есть полную, и, запихав ее в карман штанов, а мешок вскинув на плечо, идет к берегу. Спрячет мешок в багажник лодки, чтобы случайно собаки не растрепали, а сам — в контору.

У Матвея Матвеевича, которого за глаза все называли просто Матвеем, к концу дня в кабинете собирались рабочие, обходчики — на планерку. Наметят, кому чем с утра заниматься, а расходиться неохота: впереди длинный вечер.

Сидят, курят, говорят о разных разностях: о собаках, о видах на охоту, обо всем на свете, словно тут клуб какой.

Поздоровается Кугушев, вот-де приехал в магазин да зашел на всякий случай, вдруг указания какие будут. Сядет на потертый кожаный диван, если есть на нем место, а то и на краешке табуретки притулится, когда слишком уж людно, и слушает, о чем мужики говорят. Интересно ему…

Под вечер, когда обо всем переговорено и пора расходиться по домам, кто-нибудь подмигнет этак значительно: «Фрося там еще не закрыла?» И все начинают улыбаться и шарить в карманах. А Гаврила Афанасьевич щелкнет по горлышку ногтем и засмеется довольно: всем нос утер.

«Ну, восте-е-ер», — качают головами мужики. Ведь знают, что вечером непременно «сообразят», а чтобы заранее сбегать к Фросе, никому такая мысль и в голову не придет.

Млеет Гаврила Афанасьевич от всеобщего внимания. Пить он не очень-то любит. Рюмки одной ему хватает с лишком. А покупает бутылку — лишь бы мужики приняли в компанию, поговорили с ним, расспросили о житье. Выпившие, они участливые.

«Только не здесь, только не здесь», — замашет руками Матвей, и мужики идут на бережок, к причалу. Матвея не приглашают. Жена его Вера — строгая. Побаиваются.

Переночует Гаврила Афанасьевич у кого-нибудь и утром, довольный, наполненный до краев слышанным, плывет к себе на кордон, в безлюдье, и под тарахтенье мотора вспоминает вчерашние разговоры, перебирая в памяти каждое слово. Было так, а теперь все по-иному. Побелка что-то пришлась не по вкусу новому хозяину. Кабинет покрасили, теперь стены и потолок, подоконники и рамы лоснились желтоватой масляной краской. Под потолком вон люстра появилась, под ней, на полу, ковровая дорожка. Нарядная и мягкая, хоть ложись на нее… Кугушев не мог позволить себе ступить на дорожку сапогом, и, сидя на диване, поджимал ноги.

У стены большой книжный шкаф темнеет дорогим деревом. За стеклом заманчиво светятся корешки книг серебряным тиснением. Дорогие, поди, не для каждого тут выставленные. Вместо старого канцелярского стола под зеленым выцветшим сукном появился новый, гладкий, отливающий черным стеклом. В него можно смотреться как в зеркало. И стулья под стать всему этому благолепию. С гнутыми по-лебединому спинками и мягкими, бархатистыми сиденьями.

Побоялся Гаврила Афанасьевич испачкать нарядную обивку стула и сел по привычке на диван, который только и остался от старой мебели.

Строго стало в кабинете от чистоты и чинности. Разговаривать и то тут хотелось тихо, аккуратно и только по делу. Тут что-то и курить не поманивает, хотя на директорском столе поблескивает лучистыми гранями хрустальная пепельница. Рука не поднимается стряхивать в нее махорочный пепел, в такую красивую, дорогую.

Но не столько от новой мебели, от ковровой дорожки и чинности неуютно было в кабинете Гавриле Афанасьевичу. Появился тут вместо Матвея приезжий городской директор. В костюме и при галстуке, как районное начальство. Не знал Кугушев, как вести себя с этим не знакомым еще человеком, по виду строгим, и очень робел.

Наконец он опустил маленькие, цвета некрепкого чая глаза, нерешительно посмотрел на Глухова.

— Вроде бы самодельная лодка была под «Вихрем».