Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Дядя Филипп сидит в ванне.

На стеклянной полочке батальон зеленых флаконов. Стены выложены белым и черным кафелем — шахматная доска. На табурете из матового стекла и стали ждет лимонный халат. Пенится розовая губка, струится душ, шипит пульверизатор, свистит дядя Филипп. Дядя Филипп свистит в ванне, как его приятель — сэр Бов. Все англичане свистят в ванне, — это особый шик.

(Утро воскресенья. Знаменитый архитектор Бено проснулся. Он идет в ванную. Кафельные, черные с белым, стены похожи на шахматную доску. В углу висит лимонный халат, в воде плавает розовая губка, на полке батальон зеленых флаконов. Архитектор Бено и дядя Филипп имеют одинаковые ванные комнаты.)

Мадам Шупо крадется к ванной, она слушает, но постучаться не смеет, хотя знает, что дядя Филипп уже в халате и чистит зубы. Мадам Шупо не жена, нет, хотя вот уже семь лет, как живет в этом доме, хотя она, собственно, и обставила этот дом по строгим указаниям дяди Филиппа. Но жена? Нет, она не жена. Они живут «так». Это современно и либерально.

Наконец, подойдя к приоткрытой двери ванной, она говорит певуче:

— Вы скоро, мой дорогой?

И дядя Филипп отвечает, вынув зубную щетку изо рта:

— Сейчас, моя дорогая!

Как в романе.

В столовой снежная скатерть на круглом столе. Тарелки с гербами. Серебро блестит. Посреди стола в хрустальной вазе улыбаются толстые мордочки роз.

Виргиния вносит блюдо, оно дымится. Это воздушный пирог из молоденькой картошки. Тонкое кушанье воскресных дней. Виргиния в куцем переднике и пенсне. Она ведет весь дом, все хозяйство. Ей доверяют вполне, ее снисходительно боятся. Стучат вилки, дымится воздушный пирог, хрустит салфетка в руках.

Звонок. Кто это? Сэр Бов, или архитектор Бено, или герцог де ла Клош?

Это только я.

Мне открыла Виргиния.

— Мосье дома?

— Дома, мадемуазель, — сказала Виргиния.

Ее брови были сдвинуты, пенсне блестело.

— Не ставьте чемодан на пуф, — сказала Виргиния, — пуф светлый.

Я поставила чемодан на пол. Дядя Филипп с салфеткой в руке вышел в переднюю.

— А, ты, дитя мое? Я тебе рад! — сказал дядя и нахмурился: — Почему пыльный чемодан на светлом ковре, мое дитя?

Я схватила чемодан в руку.

— Ах, милочка! Что ж вы стоите с чемоданом в руке? — спросила мадам Шупо, выглядывая в полуоткрытую дверь.

Наконец меня освободили от чемодана.

— Идем завтракать, — сказал дядя, как истый либерал.

Виргиния презрительно поставила мне тарелку. Мадам Шупо подвинула стакан.

— Так ты лишилась службы? — спросил дядя. Я сказала:

— Да и думаю, что вы мне поможете отыскать другую. Время тяжелое, кризис, — добавила я, криво улыбаясь.

— Кризис… — сказал дядя, обращаясь уже к мадам Шупо. — Вот говорят: кризис — народное бедствие. Но с другой стороны, дорогая, по-моему, сейчас время, благодатное для того, чтоб проверить свои знания, свои способности. Возьмите, например, меня. Разве меня уволят? Разве я когда-нибудь лишусь работы? А почему? Потому что я хороший работник, потому что я необходим. Моего же коллегу, Дюваля, уволят бесспорно: он работает хуже меня. У него жена, ребенок. Но что делать? К тому же я не фантазирую, я не мечтаю стать художником, артистом, богемой. Я — честный труженик, и мной дорожат, — добавил он, помолчав.

— Вы правы, — сказала мадам Шупо.

— Или моя секретарша, мадемуазель Кемпер. Ах, дорогая! — воскликнул дядя, подливая себе вина. — Представьте себе: молодая женщина, хорошенькая, умница, и какой работник! Что меня поражает в ней, так это умение одеваться на те гроши, которые она зарабатывает. Она одета как королева! Умение, понимаете ли, работать, жить!

— Вы правы, дорогой! — сказала мадам Шупо, без большого энтузиазма.

— Кризис, кризис, — продолжал дядя, — действительно сложная штука. Иногда ко мне в бюро приходят девушки с просьбой о работе. Но поймите же: теперь нет работы. Я никого не могу устроить на работу, будь то моя родная дочь или… н-да… сестра.

— Ах, ужасно! — сказала мадам Шупо рассеянно, нарезая тонкими ломтиками телятину.

Она начала есть телятину, сильно двигая челюстями и шумно глотая.

— Ну да же, да! — встрепенулась она вдруг. — Конечно, вы не можете всех устраивать.

— Не могу, хотя мне очень жаль безработных, особенно одиноких девушек.

— Но, дорогой, вы не в состоянии взять их к себе, кормить и одевать, — заметила мадам Шупо тоном чрезвычайно рассудительным.

— Не в состоянии, — сказал дядя, решительно глотнув последнюю каплю вина.