Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

На другое утро отец Боклер высек ее в последний раз.

Вечером старший брат повез ее в исправительный дом.

Сын Боклер был маленький, прыщавый парень, с большими ногами и усиками торчком и с черными зубами. Но булочник Боклер считался богатым, а сын — богатым женихом. Ему улыбались лаваренские девушки виновато и жеманно.

Мамаши говорили: «Очень милый и воспитанный юноша, и даже довольно хорош собой».

Он непоколебимо верил в себя. Он себя обожал. Девушек, которых целовал в темных переулках, презирал от души. Потому что он знал, что он жених, мужчина, а это во французской провинции — редкость. Он регулярно исповедовался, помогал в лавке отцу и жил с женой аптекаря, которую бил.

Когда он и Жаклин сели в вагон третьего класса, Боклер тихо сказал сестре:

— Послушай-ка, шлюха: если тебе очень опротивеет в исправительном заведении, то я тебе помогу выбраться и пущу по рукам. Но половина заработка мне.

Жаклин даже не расплакалась.

Через несколько месяцев Боклер женился на дочери богатого мельника, красивой и веселой девушке. Подруги завидовали ей.

Ла-Варен лежит в двадцати километрах от Парижа. Глубокая провинция. Зимой с Марны поднимается холодный туман. На островках голые деревья жмутся друг к другу. В десять часов все спят. Лают собаки. Гудят дачные поезда.

На площади с фонтаном и готической церковью по утрам рынок. Дамы с кошелками осадили зеленщицу. Зеленщица говорит:

— Да, мадам! Ну конечно, мадам!

Дамы говорят:

— Как поживает мосье, мадам?

— Ах, опять вчера играл на биллиарде. Эти мужчины…

— А ваша дочь, мадам?

— Ничего — спасибо! Всё учится в пансионе Лафрикен.

— В пансионе, мадам? И вы не слыхали… дочь Боклер…

— Ах, нет, мадам! Что такое?

Круглые часы на ратуше пробили двенадцать. Лаваренские часы бьют солидно и обстоятельно. Серьезные часы.

Двенадцать. Полдень.

Бифштекс изжарен, салат готов. Скатерть в пятнах, тарелки плохо вымыты. Пахнет непроветренной комнатой и пылью. Заскрипела бамбуковая мебель. Это семья Бюнье села за стол.

— Ты слыхал о семье Боклер?

— Да, сослуживец Пианэ говорил что-то сегодня.

— Мама, а правда, что дочь Боклер отправят на каторгу?

— Молчи! Тебе рано об этом знать.

— Бедные люди!

— Этот пансион — какое-то странное заведение, где директриса позволяет читать всякие книги.

— За семью Боклер надо молиться.

За семью Боклер молятся. Воскресенье. В готической церкви полно. Сквозь пестрые витражи лезут бледные лучи солнца, в которых пляшет пыль. Склонились головы, седые и лысые, головы в воскресных шляпах, с фиалками и ласточками.

Толстенький кюре влез по узкой лесенке на висячий балкончик с резьбой.

— Дорогие братья, дорогие сестры! Вспомните тот день, когда наш учитель…

Птички, лысины и фиалки насторожились. Неужели мосье кюре ничего не скажет о семье Боклер, о пансионе Лафрикен?

— Нет, мосье кюре ничего не сказал о семье Боклер, — говорит мадам Леша́.

Дамы сидят в гостиной мадам Леша́. Кружевные занавески спущены. Со стены хмурится Наполеон. На столе в стеклянной вазочке с бантом семь рогаликов. Семь дам — семь рогаликов. Каждой даме по рогалику. Теперь — не довоенное время. Дороговизна. Экономия.

— Мосье кюре ничего не сказал о пансионе Лафрикен, в данном случае мосье кюре неправ.

— Я полагаю, что пансион надо закрыть.

— Я поговорю с мосье мэром.

— Несчастная мать! Несчастный брат!

— Кстати: говорят, он женится?

— Так, может быть, поэтому мосье кюре ничего не сказал?

— Ах, что вы, мадам! Я не поверю.

Часы бьют семь. Воскресный день окончен.

Воскресный день окончен. Снова стенография и картошка. В доме странный беспорядок. Мадам Лафрикен прилагает все усилия, чтобы его поддержать.

— Я не хочу походить на мещанок этого грязного захолустья, — говорит она. — Я продолжаю быть на стороне девчонки. Полюбила — отдалась. Я — богема.

Малиновые кресла расставлены по всем углам. Валяются книги стихов и несколько тетрадок нот. Рояль раскрыт. В столовой на столе вместо скатерти лежит испанская шаль в чернильных пятнах.

— Подумайте, — говорит мадам Лафрикен, — я лишилась уже четырех учениц! Все из-за этой истории. Впрочем, будь что будет.

— Все это так, — говорю я, — но, проверяя счета…

— Я запрещаю вам проверять счета. Скоро весна, — говорит мадам Лафрикен, и глаза ее блестят. — Скоро весна, все равно.