Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Она подняла захныкавшего было Пашу, закутала в одеяльце и посадила к себе на колени.

— Опять малярю, значит, а мы еще одно кино небольшое смотрели. Это кино комсомольцы снимали, ученики, вроде ваши, Кирка говорила… — сказала Тоня и прикусила губу.

Пашка улыбнулся и схватил Мусатова за палец цепкой, сильной пятерней.

— Значит, она вернулась, Антонина Карповна? И теперь в Москве?

Он говорил тихо, глухо, не глядя на Тоню.

Она молчала, отвернувшись к окну. Пашка снова принялся хныкать, Тоня вскочила, уложила Пашку и сунула ему в рот пустышку, чтоб не мешал.

— Да и не уезжала она никуда, Виктор Кириллович! Ну? Здесь. В Москве. Работает и к учебе готовится, и оставьте вы ее за ради бога, ведь успокоилась теперь. Вы ведь еще тогда, в октябре, мне сказали: «Всё. Не приду. И адреса искать не стану». Уехали. И вот опять, пожалуйста!

— Так ведь не картошка же, — усмехнулся Мусатов.

— Вы с дочкой помирились, Виктор Кириллович? — спросила Тоня, поглядев ему в глаза.

Он вздохнул и улыбнулся с нежностью:

— Мы никогда еще не были так дружны. И всё пятерки у нее. Даже по математике!

— Ну вот. А жену я вашу видела по телевизору. Она про овощи свои рассказывала, как они под лампами здо́рово растут. Видная из себя женщина. Красивая. Ее-то вы и любите. Да, да. Ведь я цыганка-ворожея, — пошутила Тоня, — меня не проведешь. А Киру не ищите.

— Она меня совсем забыла?

— Не без того, — ответила Тоня, не соврав, — и слава богу. Ей было трудно, тяжело, когда она ко мне ввалилась тогда нежданно-негаданно. Я ведь вас ни в чем не упрекаю, Виктор Кириллович, ни в чем! — воскликнула Тоня горячо. — Потому что Кирка около вас человеком стала. И доказала тем, что вас же оставить силы в себе нашла. Но теперь не надо. Беда.

— Беда?

Тоня встала, и он встал.

— Нико Бабурия и тут рассудил правильно, — сказала Тоня твердо.

Вдруг ее глаза сверкнули по-цыгански и она поглядела на гостя, подбоченясь и чуть поведя плечом:

— Но как мимо любви пройти-то, а? Ведь это какой надо быть чуркой?

Он нагнулся и поцеловал ее руку.

— Ой, что вы… — засмущалась Тоня.

…На улице шел снег.

Он падал большими неторопливыми хлопьями, казалось, они не только с неба спускаются, но поднимаются с земли, прилетают со всех сторон, из лесов и полей, с берегов застывших рек, обволакивая город зыбким туманом, от которого слегка кружится голова, смягчая все линии, отдаляя людей и предметы, заглушая звуки.

Мусатов вышел на порог деревянного домика, а за белыми крышами, в пелене снежинок, летящих с неба, с земли, со всех сторон, призрачно выступало огромное строящееся здание, задевая облака.

Снег шел и шел, мохнатый, мягкий, как бы стараясь спрятать, утаить, замести чьи-то следы.

Кира работала во вторую смену, но ее обещали перевести в первую, потому что она собиралась поступить в строительный техникум. Ее подбивала на это дело Лида, угрюмая, целеустремленная Лида. Кире и верилось и не верилось, что она способна засесть за учебу в свои без малого двадцать четыре года, что сможет сдавать экзамены, а потом поступить в техникум и даже в институт, о котором принялась мечтать. Иной раз ей это казалось попросту сущим вздором, а были дни, когда она начинала так твердо верить в свои силы и возможности, что готова была поспорить с кем угодно: всё удастся, что задумано!

Впрочем, Тоня сказала правду — она была теперь спокойна, Кира, почти совсем спокойна.

Она стала носить на работу ту же спецовку и ватную стеганку, которые надевала для съемок на натуре. В первый раз, когда она ходила смотреть «Доброго человека», ей казалось, что она не выйдет из кино живая.

Однако — ничего. Уже раз пять или шесть смотрела.

В эпизоде «встреча сайгаков» у мальчика на ишачке, с ожерельем из цветов, георгины заткнуты и за уши. Это Кира придумала, и ей было сказано, что так, действительно, мальчик еще сказочней и забавней. На винограднике в Эвжихаше Кира увидела то, чего не замечал ни один зритель — в правом углу кадра стояла коробка от камеры, которую она же, Кира, забыла вовремя убрать. Только когда увидела коробку на экране, то вспомнила: ведь было же ей сказано: «Кира, уберите, а то еще в кадр попадет».

Больней всего было глядеть на караван «сайгаков», когда он появляется на горе́ и как бы огибает ее по нисходящей спирали, под звуки песенки про Элико. Эта песенка звучала еще дважды: где-то неподалеку от Крестовского перевала поперек шоссе бежал щенок кавказской овчарки — попросту клубок шерсти на коротких лапах. Бабурия затормозил с такой силой, что туристы, сидевшие на своих креслах, «клюнули носом», а из багажной сетки упала дыня и раскололась. Песенка обрывалась на полсекунды, а потом снова катилась дальше вместе с колесами автобуса. Музыка выражала движение, вечное движение. Колес ли? Воды ли? Времени ли?