Владимир Домашевич - Меж двух огней

— Нет, у меня была семья в городе.

— Но вас же могли там найти.

— Им и искать не надо было: я жил у прокурора, был женат на его дочери.

— Примазаться хотел, шкура,— снова не выдержал невысокий.

— Не знаете ничего, а говорите,— огрызнулся Лука­шик.— Меня, может, по ошибке не взяли, как по ошибке же забрали моих родителей.

— Вы считаете, что ваши родители не виновны? Да? Кто они были: кулаки? Подкулачники? — спокойно спра­шивал старший, будто не замечая, что Лукашик уже вски­пает.

— Какие кулаки?! Обыкновенные люди. Отец немного занимался садоводством. Я не думаю, чтобы он вел какую-нибудь подрывную деятельность.

— Может, оно и так,— задумчиво сказал старший.— Может быть... Теперь об этом говорить еще рано. Время покажет. Перегибы у нас были, чего греха таить. Есть та­кое в характере некоторых людей — постараться, чтобы похвалили. Но незачем из этого делать пессимистические выводы.

— Вы хотите, чтобы я был великодушным и прос­тил? — насмешливо улыбнулся Лукашик, обращаясь к старшему.

— Пропадет советская власть, если ее не простит один недобитый подкулачник...— ядовито пробормотал невы­сокий.

— Ты прав, Бессмертный, Советская власть не пропадет от того, что еще один нечаянно обиженный поднимет против нее оружие... Но я сочувствую вам, Лукашик, и думаю, что вы в самом деле не мелочный человек,— если б вы были таким, давно стали бы самое меньшее начальни­ком полиции... А что касается обид... Я сам был по отно­шению к нему,— тут старший показал рукой на своего то­варища,— властью, которая жестоко обошлась с ним...

Невысокий круто повернулся.

Старший заметил это и поднял руку, будто отгоражи­ваясь от всяких возражений.

— Будем говорить прямо. Извини, Саша... Я расстре­ливал человека, которого вы видите перед собой. Как ни тяжело говорить об этом, однако было так... Он взял сапо­ги у одного крестьянина. А сапоги, оказывается, принад­лежали сыну, тот служил в Красной Армии. Это, факти­чески, была память о сыне... Крестьянин пожаловался командиру отряда, и мы приговорили Сашу к расстрелу. Время трудное, надо было укреплять дисциплину. Мне поручили исполнить приговор. Поверьте, нелегко было это сделать — не от хорошей жизни взял Саша те сапоги: он ходил почти что босой, а дело было поздней осенью. И вот мы с одним бойцом под вечер посадили Сашу на подводу и повезли. Приехали на кладбище, остановились. Я прика­зал Саше слезть и идти, а сам — за ним с пистолетом. Не буду говорить, что творилось тогда у меня на сердце...

Я не хотел, чтобы хлопец почувствовал страх перед смер­тью в последнюю минуту. И я на ходу выстрелил в него сзади... Он упал... Тогда мы с бойцом начали копать за ог­радой могилу. Вдруг слышим: загремели колеса по мерз­лой земле, со свистом и гиканьем кто-то промчался на на­шей подводе. Бросились туда, где она стояла, нашли охап­ку сена да солдатскую шапку-ушанку. Я поднял ее. Она была пробита моей пулей... Саша пропал. А через по л года мы обнаружили его в другом отряде. Там его знали как от­важного подрывника-диверсанта. Мы предложили ему пе­рейти к нам. И вот видите, он не отказался. Теперь его ина­че и не называют, как Бессмертный, хотя фамилия у Са­ши совсем другая... Так вот, Лукашик, как, по-вашему, имел он право обижаться на меня? А он простил...

— Мог и не простить,— пробормотал Лукашик.

Старший подумал с минуту, потом провел ладонью по лицу.

— Есть ошибки, которые нельзя поправить. История богата такими фактами, как ни обидно. Надо учиться не повторять их снова — вот в чем задача.— Он встал, пере­кинул через шею автомат и сказал, глядя прямо в лицо Лукашику: — Мы даем вам время подумать, если вы способны анализировать события... Пошли, Бессмертный...

И уже на пороге, взявшись за ручку двери, вдруг оста­новился и повернул голову к Лукашику, словно вспомнил что-то.

— Простите,— сказал он сухо.— Чуть не забыл... Вам привет от Вали Колейник. Надеюсь, вы ее еще не забыли.

— Что, что вы сказали? — вскочил Лукашик и бросился к двери.

Но гости уже вышли во двор. Скрип их шагов еще не­которое время долетал до Лукашика, который, остолбенев, стоял у порога, Всего ждал он от этих людей, только не привета от Вали.

Лукашик долго еще стоял так, пока не почувствовал, что замерзает. Дрожа от холода, он закрыл дверь и пошел в свою комнату. Стуча зубами, разделся, потушил лампу и нырнул под одеяло. Согрелся он быстро, но заснуть, как ни старался, не мог. В его серую спокойную жизнь ворвал­ся неожиданный вихрь.