Иван Пузанов - В канун бабьего лета

Арсений не замечал Жору, будто не знал своего хуторянина вовсе. Усаживался Арсений на каменной стене-огороже возле бузинового куста и из-под густых веток, казалось, бездумно глядел на поющих и танцующих. Немым стражем стоял, привалясь к стене, или сидел на камне рядом с бывшим курсантом-юнкером его сосед, белобрысый молчаливый парнишка Ермолай, которого ровесники звали Ермаком.

Сысой побаивался Арсения. Как-то внук атамана гнал с игрища безответного иногороднего парня. Арсений спрыгнул со стены, подошел к Сысою.

— Не трогай! — приказал Кононов. Дернул Шутова за козырек фуражки, на нос натянул, толкнул в плечо и, сопровождаемый Ермаком, зашагал по проулку в хутор. Хотел его догнать Назарьев, руку пожать, словцо доброе сказать, да не осмелился — загадочный, непонятный бывший курсант юнкерского училища, да к тому ж под надзором властей живет.

На другой вечер Арсений доверительно посоветовал Назарьеву:

— Ты таким нахалам, как Сысой, спуску не давай. Разок-другой двинь в зубы — он и утихомирится. Если дашь понять собаке, что ты ее боишься, — загрызет.

Игнат был польщен вниманием Арсения. Кивнул ему благодарно. Кононов прошагал к стене, сел, как зритель, что пришел поглядеть на представленье.

Как ни вихлялись перед Арсением в богатых нарядах дочь хозяина магазина Нинка Батлукова, круглоглазая толстуха Фекла Путилина, Арсений будто не замечал их. Но Игнат видел, что многие девчата робко и завистливо косятся на него, долгим взглядом провожают с игрища.

— Ну, кто отгадает? — ждал ответа Дмитрий. — По чему же ребята босиком бегают?

Ребятишки под хохот парней и девчат сыпанули к Арсению. И один из них разочарованно выкрикнул:

— По дороге да по траве бегают. Вот как!

— А чего нельзя купить за деньги? — Дмитрий, хитро улыбаясь, глядел на ребят.

— Мать родную!

— И папаньку тоже!

В игру встревали парни. Один из них крикнул:

— Птичье молоко? Верно, а?

— И потраченное время, — добавил Дмитрий. Игнату показалось, что мастеровой зыркнул в его сторону. — А вот кто берет денежку с живого и мертвого?

Замолчали ребятишки, переглядываясь. Один стреканул к Арсению. Сысой, сгорбатясь, сунув руки глубоко в карманы, вышагивал вдоль стены-огорожи, зло выплевывал подсолнечную шелуху.

— Поп! — громко крикнул парнишонок от бузинового куста.

— Наш отец Еремей!

— Гы-гы… И правда!

— Слыхал, а? Как шуткует? — спросил Сысой Игната. — Во, чужак затесался. Он договорится, он дошуткуется.

— А вот ты отгадай! — выступая наперед, звонко выкрикнул один из ребят. — Отчего наш хозяин магазина Батлуков самый толстый на хуторе? Хе-хе, ну?

— Не знаешь, не знаешь…

— Эх ты…

— Кости он широкой, ребята, — Дмитрий пожал плечами.

— У него товару много, вот! Самая большая лавка на хуторе.

— И денег куча.

— И жрет он бесперечь, как поросенок. Видал я.

— Эх вы, сопляки, туда же! — выкрикнула дочка хозяина магазина Нинка Батлукова. Но все знали, что ее отец первым подписался на «Заем свободы» Временного правительства, отвалил на митинге четыре тысячи рублей, отдал золотые крестики и даже Георгиевский крест покойного родителя.

Дмитрий, торопясь куда-то, задал ребятам задачку — как перевезти через речку капусту, козу и волка по одному, чтобы все осталось целым: волк не съел бы козу, а коза — капусту.

Ребята сбились в кучу, загалдели, а Дмитрий, весело взглянув на Любаву, крутнулся и зашагал по проулку в хутор.

Любава глядела ему вслед, пока не померкла в темени белая рубаха, хоть и чувствовала, должно, как за ее взглядом следит Назарьев. В последние вечера она то и дело поглядывала на реку, в степь, будто кого оттуда поджидала, выспрашивала Игната о том, чего он не знал.

— Кто из девок у вас в станице в армию к Каледину собрался? Либо в министры метят?

Любава ответа ждала, а Игнат поглядывал на нее с любопытством и плечами пожимал.

— А кто из ваших станичников на летучем митинге бросил попу в лицо грязные портки? Это вместо денег-то…

— Я на летучие митинги не хожу, — Игнат начинал сердиться: и зачем ей, девке, в эти дела лезть? Заметил Игнат, Любава, выспрашивая, глаза прищуривает, уголки губ ее вздрагивают — злую усмешку сдерживает. Не замечал в ней такого раньше.

Игнат, подстегнутый недобрым предчувствием, заторопился сватать Любаву. За ужином дома не то попросил отца и мать, не то потребовал, хмуро глядя в стол:

— Сватайте Любаву. С хутора… Дубового.

Отец отмахнулся: