Иван Пузанов - В канун бабьего лета

Любил, бывало, Сысой подураковать: вымазать дегтем ворота своенравной девки и этим вызвать на хуторе худые пересуды, строптивому казаку-хозяину кинуть ночью в трубу щенка, оповестить баб, что завтра, по словам станичного попа, будут заморозки. И бегут сломя головы бабы с ведрами и мешками на огороды, рвут зеленые помидоры и огурцы-опупки. Сходили все проделки Сысою с рук — внук атаманский, из домовитого роду. Это он подговаривал хуторских парней отвадить чужака, щедро платил парням деньгами. И не раз он, стоя на мосту, облокотясь о перила, похохатывал, глядя на барахтающегося в воде ухажера.

— Шевели ручками, шевели, родимый, — издевался Сысой. — Не то не взять тебе первого приза.

Сысой Шутов мстил Игнату Назарьеву и за то, что однажды на скачках Игнат перед самым финишем обогнал Сысоя и взял первый приз — отрез на костюм. Скрежетал тогда зубами от обиды внук хуторского атамана.

Чувствовал Игнат, что не льнет к нему Любава сердцем, мучился и боялся, что может ускользнуть такая девка. Как на грех, объявился мастеровой парень Дмитрий — с черными усиками, с серебристой цепочкой от часов. Чинит швейные машинки. Будто прикатил на заработки в тихий хутор. Игнат с первого разу признал в нем того худого парня, что швырнул Любаве с карусели подковку с цепочкой. Затревожился Назарьев. Зачем припожаловал чужак? Как его выпроводить? Липнут к нему хуторские ребята; либо хмельным их задабривает или пахучим табаком приманивает. Девчатам Дмитрий про новые игры рассказывает, частушки складные поет. И между делом, с Любавой заигрывает: улыбается ей, подмигивает. Примечал Назарьев; когда мастеровой начинает рассказывать басни и анекдоты про попов, Любава глядит на него с восхищением и забывает про хуторского Назарьева. На ухо шептал Демочка, что пришлый шутник до глубокой полночи мимо Любавиного флигеля прогуливается, а на днях напросился перекрыть у Колосковых поросшую мхом крышу на сарае.

…На окраине хутора, в широком проулке, что упирался в прибрежные терновые кусты, по вечерам собирались на игрища парни и девчата. Их деды и отцы облюбовали глухой темный закоулок под вековыми тополями и вербами. Кем-то давно и наспех были там сложены из дикого серого камня завалинки. Никогда они не обмазывались глиной и не белились, уж какой год лежали перевернутые кверху дном и вросшие в землю две старые лодки. Испокон веку там, собравшись в круг, нарядные девчата выголашивали старинные жалостливые песни, до хрипоты выпевали залихватские страдания, отплясывали под гармошку и балалайку, вырывая каблуками с корнем колючки и подорожник. Под вербами подруги поверяли одна другой свои первые тайны, охотно научались от старших нехитрому, но и нелегкому уменью завлекать парней. Собирались к терновым кустам не сговариваясь, горланили песни в стужу, вытанцовывали в слякоть и жару.

С игрищ уводили парни своих подруг под венец и покидали игрища навсегда. В этом же закоулке не одной обманутой и покинутой пришлось оплакивать свою несчастную судьбу.

Сторонясь парней и девчат, опираясь на палку, изредка приходил на игрища дядя Никита Казаркин — сухощавый рыжий бобыль, постовал — мастер валять валенки и улаживать на хуторе скандальные дела. Охромел Никита из-за доброты своей. Вызвался завалить свинью у соседа. Оседлал ее, размахнулся кувалдою, свинья головой крутнула. Казаркин и угодил с размаху по своему колену. С того случая и не расстается с палкою. Приходил Никита на игрища со своей молчаливой подругой. Много лет гулял он с нею, девкою-староверкой, а его мать православной веры не благословляла Никиту на женитьбу с иноверкой. Самовольничать Никита не смел, жалея и боясь родительницу, что грозила ему проклятием.

Феклунья Путилина, дочь степенного крепкого казака-хлебороба, на игрища являлась раньше других девчат и в любую непогодицу, слонялся бы под тополями хоть один парень. Выряжалась круглоглазая и крутоплечая Феклунья на загляденье — платья и кофты на ней дорогие, яркие и в будни и в праздник, на ногах гетры высокие или сапожки хромовые. А на груди блескучее ожерелье из серебряных монет — рублей, полтинников, пятиалтынных, гривенников. Плечи ее золотистою шалью прикрывали длинные гладкие волосы. Старался отец, наряжал единственную дочь. Ходила Феклунья, приподняв гордо голову, поводя плечами. На Игната Назарьева лукаво поглядывала, норовила высокой грудью как бы невзначай коснуться плеча станичного парня, подсовывала узелок со сладкими подсолнечными семечками. Да обходил Игнат сторонкою Феклунью, не брал крупных сладких семечек, хоть любил их и знал, что Феклунья, как другие, не натрет семечки жгучим перцем, чтобы отпугнуть, попотешиться над парнем.