Альберт Усольцев - Светлые поляны

Ожидали, что из района прибудет какой начальник, речь на прощание над могилой скажет, но, видно, в пути что-то случилось с машиной начальника, так и не приехал. Да, наверное, и не надо было речей. Макар Блин сам их при жизни достаточно произнес — хватило на этом свете, осталось с запасом. Лишь Катерина, опустившись перед гробом на колени, поцеловала председателя в желтовато-серый лоб и тихо произнесла:

— У доброй дороги — спокойный конец. Прощай, Макарушка.

Заскользили в руках мужиков веревки, плавно пошел гроб вниз, на землю опустился мягко, словно она была пухом.

Иван Мазеин и Астахов, спрыгнув в могилу, убрали вальки, вдвинули небольшой, всего где-то полутораметровый гроб в нишу. В крохотной нише устроился председатель, а могилка-то вроде бы вся свободной осталась. Есть слово такое — присуседился. Так вот он сейчас присуседился. Любил Макар Дмитриевич это слово и в войну, отдав свой большой дом, разделенный на две половины холодными сенями, эвакуированным из Ленинграда, часто говаривал его, потому как сам присуседился — жил в малухе, — маленькой комнатенке, рубленой, приткнувшейся к домине неизвестно для чего, заместо летней спальни, что ли. Впоследствии такие пристройки стали называть красиво, по-городскому — верандами, а раньше они были малухами — малыми комнатками. Вот и сейчас, скромно прилегши в нише-малухе, Макар Блин как бы безголосо, невидимо-неслышно сказал землякам последнее слово-прощание с обычной председательской смешинкой: «Как вы, а я присуседился». Рядом была могила его отца, брата и жены.

Бросили по горсти земли. Сначала — большаки, потом — мальцы. Мужики взялись за лопаты. Бабы тихонько вошли в плач.

Быстро вырос черный холмик. На нем посадили короткие смородинные куреньки — в такое позднее время могла прижиться только смородина. Курни эти принес из Смородинного колка Виктор Черемуха.

Возвращался в деревню Витька затемно: ходил по опустевшим полям и колкам. Любил он осенины: зима еще не пришла, а осень никак не решится распрощаться с землей.

В высветленной прямоугольниками окон улице лишь черной громадой темнел дом председателя, огромный, пожалуй, единственный, сохранившийся от пожаров и перестроек, скатанный из двуобхватных кондовых лесин, каких сейчас и в леспромхозовском бору днем с огнем не сыщешь. Поговаривали старички, что рубили дом помочью с трех окружных деревень. И было это в самом начале века. За пятьдесят лет вокруг председательского дома столько былей и небылиц выросло, что, запиши их складно на бумаге, — целая книга получится, не тоньше амбарной, в которой переписано все имущество колхоза и которая хранится в правлении. Будто сруб уложен на мох, не обычный плаун, надранный в местных болотинах да осенниках, а заморский — в Зауралье все, что дальше своей области, — заморское, да к тому же он пропитан яичным белком для крепости от прели и жуков-древоточцев, а потому строение, если его, разумеется, не тронет топор неразумного хозяина, будет стоять вечно, как памятник силе и умению старых мастеров. Крыша дома круть-крутью восходит в небо, как отвесный берег, удивление берет, как это мастера ее крыли. С умом сделана и с расчетом — на ее крутой спине ни одна снежинка, ни одна капля дождя не задерживаются, а коль сверху дом от сырости и оборонен, то жить ему долго, не вечно, конечно, тут прибавляют мужички, а целый век, может, и с лишком. Ни в центре, ни в других деревнях района, в которых удалось побывать Витьке, ему не приходилось видеть другого такого дома, с такой высоченной и прочной, словно ледокол на стремнине, крышей. Такая верхотура, и стоит себе столько лет, в самый ярый ураган не шелохнется, лишь поскрипывает. Об этом скрипе тоже история ходит. Будто старые мастера специально между стропилинами оставили незаметные глазу зазоры, и в ветер крыша, амортизируя, гасит силу стихии. Мало ли хитринок в природе — ветвь плакучей ивы никогда не сломается, сколько ты на нее снега ни накрути, нагнется, мягко стряхнет с себя тяжесть и дальше живет. Витька знал, что про мох придумали, никакой он не заморский. Только сушки особой да выходки незнакомой, ушедшей вместе с мастерами. И про яичный белок — басни. Вот камень в фундамент, действительно, на особом растворе, с добавлением яичного белка уложен — так бабушка сказала: «Лили че-то бело».

То, что председательский дом не был освещен, придавало ему еще большую величину и силу. Он сейчас был похож на броненосец, ведущий свою верную эскадру в решающий бой.