Олег Стрижак - Долгая навигация

Шурка обошел уже всю верхнюю палубу, ростры, надстройку, поднялся на мостик, спустился в низы, заглянул во все каюты, гальюны — но везде божились, что в глаза его щетки не видали. Ничем не смог помочь даже огорчившийся за Шурку Кроха. Искренне расстроенные происшедшим, искать щетку старательно помогали Сеня, и Мишка Синьков, и Иван с Лешкой, но ни в машине, ни в моторном, ни в кают-компании щетка не обнаружилась. Шурка, поблагодарив за помощь, пошел дальше один.

Нашлась она в кормовом кубрике: в руках у Коли Осокина.

— Что ж ты?

Коля тоже искренне огорчился.

— …Ну, — не знаю, Шура. В люк упала. Честное слово.

— С неба?

Шурка не знал, что еще до завтрака щетку утащил из кубрика Мишка Синьков, чтобы хоть как-то заслужить одобрение Блондина; по дороге Мишку крикнули получать новые карты, и щетку прихватил Сеня, за что был удостоен похвалы Дымова. Пока Сеня пересчитывал мыло, щетку прибрал к рукам Лешка: «Надо же. Новенькая совсем. Карлович! Сунь подальше». Карл ворчливо разругался с мотористами, которым он якобы недодал растворителя, и мотористы ушли рассерженные, без растворителя, — но со щеткой. Дальнейший путь щетки протекал в низах, и очень скоро, исчезнув из моторного, она появилась в машине; оттуда ее принес в кормовой кубрик Иван, бросил в люк и заорал сердито: «Вот вам! Ничего у меня больше нет!»

— А то, может, оставишь? — просительно сказал Коля. — Ну, Шура! У тебя ведь еще есть.

Динамики скрипнули и вдруг грянули хрипло: «…А что ей до меня? Она был-ла в Париже!..» На большую приборку положена музыка, и все четыре часа Зеленов, бросая тряпку и вытирая руки о штаны, будет бегать в трансляционную рубку менять пленки. «…И я вчер-ра узнал: не только в нем одном!»

— Черт с тобой! — закричал сквозь рев динамиков Шурка. — В обед принесешь!

Обратно в свой кубрик добирался он кружным путем: где только можно было, приборщики задраили двери и люки. Начав прибираться с неохотой, с ленцой, — уже разогрелись и повеселели, как бывает всегда и с любой работой на борту. Вода текла по надстройкам и трапам, скрипели щетки, хлестали струи пожарных шлангов. На полубаке бесился и прыгал Лешка: Сеня абсолютно случайно окатил его из шланга. Сам Сеня, выглядывая из-за надстройки, делал невинно круглые глаза и душераздирающе пел — в лад палубному динамику: «…Ни-че-го не случилось! Были мы влюблены!..» Шурка спрыгнул в кубрик, скинул голландку и принялся мыть койки, обнаженно повисшие на цепях. С наслаждением потянулись, согреваясь, мышцы; щетка летала, вгрызалась в поверхность, пену смахивали горячей водой; краска, освобожденная от тусклого недельного налета, блестела мокро и свежо.

Творилось небывалое.

Командир «сто восьмого» Громов объявил своим гребцам, что за победу в гонках каждый получит десять суток отпуска. Новость принес Дымов.

Шурка распрямился, крепко вытер обрывком тельника мыльные руки. Никто никогда не давал по десять суток за гонки в масштабе бригады. Но Громов свое дело знает и найдет, как устроить ребятам отпуск. Он бывал свиреп, несправедлив, однако никто на «сто восьмом» не имел привычки на него обижаться.

И Шурка и Кроха знали: решение Громова обсуждают сейчас на всех кораблях.

Только что Зеленов, прибиравший в командирском коридоре, рассказывал, как возмутился Назаров, когда боцман помянул про два внеочередных увольнения. «К чему это? Зачем это?.. Что за мода поощрять бездельников?..»

Бог с ними, двумя увольнениями, да и не в них вовсе дело.

Отпуск! Матрос за отпуск зайца догонит, блоху подкует, хрустальный дворец к утру выстроит. В ночных раздумьях, когда не спится — а не спится к середине службы все чаще, — дом перестает быть просто домом и девочка, с которой переписываешься, просто девчонкой. За годы житья по кубрикам — сдвигаются понятия и приходит уверенность, что там, где гремит на стрелках, уносясь к мирной жизни, экспресс, начинается и правит миром нескончаемый, вечный праздник.

Когда-то, во времена четырехгодичной службы, каждому матросу полагался отпуск, месяц отпуска; потом это дело свернули, и «сутки» стали мерой поощрения.

Пообещать гребцу отпуск… Капитан третьего ранга Громов играл не вполне честно — но безошибочно.

В кубрик спустился Доктор. Он ходил за чем-то на «двести пятый», там тоже ликуют: по десять суток за первое место командир положил — поверил в свою команду после гонок на рейде.

Шурка поглядел на встревоженные лица.