Алексей Мусатов - В колхозной деревне

За парком располагались хозяйственные службы института, парники, теплицы и небольшое опытное поле, сжатое со всех сторон дачными поселками. А дальше шли железная дорога, загородный стадион, какие-то склады.

Попав с Николаем в «Отрадное» сразу же после Тимирязевки, мы были очень довольны. Красивое, живописное место, близость города, сработавшийся коллектив сотрудников, авторитетный директор института Пальчиков — все говорило о том, что нас ждет интересная работа и мы сумеем неплохо устроить свою семейную жизнь.

Пальчиков: отвел нам отдельную квартиру и даже любезно посоветовал, какие цветы развести под окнами: сам он был страстный цветовод.

Но, проработав первый год, мы почувствовали, что развернуться в «Отрадном» трудновато.

Сотрудники института толклись на опытных делянках, словно ученики на пришкольном участке, прочной связи с соседними колхозами не было, опыты приходилось проводить в отдаленном совхозе «Высокое».

Жизнь в институте шла размеренно, тихо. Сотрудники отсиживали в кабинетах положенные часы, писали отчеты, составляли сводки, заседали, кое-кто начинал обрастать хозяйством: заводил огород, породистых кур, бронзовых индеек.

Николай стал поговаривать, что мы с ним попали в тихий дом отдыха и надо, пока не поздно, перебираться в другое место, поближе к земле.

Потом случилось несчастье. Николай попал в автомобильную катастрофу. После его гибели я долго не могла придти в себя, все мне стало кругом немило: и любезный директор, и тенистый парк с прудами, и квартира с цветником под окнами.

Я попросила Пальчикова откомандировать меня в совхоз «Высокое». Тот согласился. Я работала тогда над темой «Биологические особенности гречихи и ее агротехника» и приехала в совхоз с тем, чтобы проверить свои догадки на практике. Заложила целую серию опытов и принялась терпеливо вести наблюдения. Сблизилась с людьми, подобрала помощников и вдруг к концу второго месяца получаю телеграмму от директора института: срок командировки на исходе, и мне необходимо вернутся в институт. Я попросила продолжить командировку, директор ответил отказом, ссылаясь на то, что это не предусмотрено сметой. Я протелеграфировала, что отказываюсь от суточных и квартирных. Как видно, это никого не тронуло, потому что через день я получила еще одну телеграмму, в которой упоминались слова «буду вынужден» и категорически».

Не завершив опытов, я рассталась с совхозом. Директор института Пальчиков усадил меня за составление какого-то срочного отчета.

Однажды институт послал меня на областное совещание передовиков урожайности.

Мне поручили выступить в прениях и рассказать совещанию о работе института. Нагрузили цифрами, планами, сводками, таблицами. Я старательно приготовила свою речь, во-время записалась в список ораторов.

Не знаю, как все это получилось, — то ли меня сбили с толку реплики председателей колхозов и бригадиров, то ли еще что, — но только вместо славословия институту я вдруг разразилась пылкой речью о том, как вяло мы работаем, как далеки от живой практики, как заедает нас заседательская суетня, канцелярщина.

Председатель уже дважды звонил в колокольчик, напоминая о регламенте, а из зала кричали: «Продолжить, продолжить!». И я все говорила, говорила. Речь свою я закончила под дружные аплодисменты.

— Слово имеет бригадир колхоза имени Пушкина Варвара Никитична Кивачева, — объявил председатель.

Не успев сойти со сцены, я невольно остановилась. О Кивачевой этим летом немало писали в областной газете.

Я ожидала увидеть пожилую, степенную колхозницу, а из зала поднялась невысокая, крепенькая, как молодой дубок, светловолосая девушка в цветастом ковровом платке.

Лесенка, ведущая со сцены в зал, была узкая, с мелкими ступеньками, и, сходя, я чуть было не упала, но девушка во-время успела подать мне руку.

— А вы, товарищ Черкашина, хорошо сказали… правильно… — шепнула мне Варя Кивачева и быстро вбежала на сцену. Она положила на трибуну бумажку (как видно, с заготовленным текстом выступления) и не очень уверенно произнесла первые слова. Ей зааплодировали.

От волнения Варя смахнула рукой бумажку с трибуны и та улетела в зал.

Варя покраснела, перегнулась через трибуну и растерянно следила, как бумажка планировала над головами делегатов. В зале засмеялись.

— Да бог с ней, с бумажкой-то, — ласково сказала пожилая темнолицая колхозница, моя соседка. — Ты не по писаному, ты по сделанному скажи.