Алексей Мусатов - В колхозной деревне

Остапчук сошёл вслед за ним, привязал вожжи и махнул рукой. В конюшню лошадь шла сама.

— Вот единственное удобство этого ультрасовременного транспорта, — усмехнувшись, сказал Данилевский. — Машину надо ещё в гараж заводить…

— Ну что машина, — в тон ему отвечал Остапчук. — Трясёт, воняет бензином. Ты ж хотел подышать весенним ветром!

Данилевский начинал нервничать.

Он собирался ехать ночным поездом. Нужно было уточнить ряд цифр, сведений, а Остапчук уже больше часу спорил с ним, и ни до чего они не могли договориться.

— Помнишь заведующего сельхозотделом в Щербаковке? — сказал Остапчук. — Мы всегда смеялись; весной он первым рапортовал об окончании сева, а потом умолкал на весь год. Кстати, как там сейчас?

— Там другой секретарь райкома, — нехотя ответил Данилевский.

— Ты хочешь сказать — более умный?

— При чём тут Щербаковка? — кривя тонкие губы, спросил Данилевский.

— А при том, что кое-кого больше интересует красивая сводка, чем суть дела.

— Это демагогия, — холодно бросил Данилевский.

Вошёл секретарь райкома по машинно-тракторной станции Гульчак, и Данилевский круто переменил тон.

— Удивительное дело, — улыбаясь, обратился он к секретарю, — мы спорим так, как если бы я сидел в МТС, а Остапчук в областном управлении… Я хочу разобраться и доказать, что вы в этом году сеяли лучше. А он со мной спорит. — Данилевский развёл руками и засмеялся. — Начнём сначала, и товарищ Гульчак нас рассудит. Главный агроном уверяет, что ранние колосовые сеяли не три, а пять дней. Кукурузу не пять — шесть, а девять дней. Простите, это чёрт знает что! В прошлом году сеяли столько же времени. Выходит — ни шагу вперёд? И это после всего, что мы говорим, что делаем. После решений…

— Я тебе объяснил, — стараясь сохранять спокойствие, но уже с заметным раздражением заговорил Остапчук. — Прошлогодние данные мною проверены. И не в конторах, а с людьми. Сроки были занижены. Это очковтирательство. Ясно? Завёлся такой гнилой обычай: первые два — три дня о начале сева вообще не сообщать.

— Почему? — Данилевский сделал вид, что удивился.

— Сам знаешь! Говорят, что это выборочный, пробный и ещё чёрт его знает какой сев. Засеют половину — тогда сообщают: начали… Таким вот манером сжимают сроки. Кому это нужно? Или на уборке. Три дня жнут вовсю. А позвони — скажут: да это выборочно. На пригорках, на песках… Какая-то дурацкая погоня за благополучными цифрами.

— Ну, знаешь… Цифра — дело государственное, важное, — попробовал охладить пыл Остапчука Данилевский.

Но главный агроном продолжал ещё резче:

— Важное, когда она правильная. А что было у нас в области? Площадь зерновых сокращалась. Травы выгорали. Скотина голодала. Кого же мы обманываем?

— Что говорить о прошлом, — отмахнулся Данилевский. — Но подумайте, — он обращался теперь только к Гульчаку, — как это выглядит: в МТС работает партийная группа во главе с секретарём райкома, в МТС прибыло пятнадцать специалистов с высшим образованием. Постоянные кадры механизаторов… А сеяли так же, как и в прошлом году.

Гульчак молчал. Он только вопросительно посмотрел на Остапчука: что ты на это скажешь?

— Нет, не так же, — возразил Остапчук. — Я опять-таки говорю о сути, а не о сводке. В прошлом году удобрение разбрасывали как попало. А нынче была подкормка, В прошлом году о перекрёстном методе только говорили, а мы посеяли. Квадрата в прошлом году тоже не было, как тебе известно…

— Тем лучше, тем лучше, — живо подхватил Данилевский, заглядывая в лицо секретарю райкома. — Ваша МТС наконец-то пошла в гору. Зачем же эта ложка дёгтю? При тщательной проверке выяснилось бы, что почти в каждом колхозе в первые дни и на деле не было настоящего сева. Там проба, там ещё что-нибудь… Так что, в сущности, сроки не так уж были растянуты.

Остапчук прекрасно понимал, куда гнёт Данилевский. Какому секретарю райкома не хотелось бы, чтобы сроки у него были получше, тем более, когда сведения идут в областную организацию? Как и Остапчук, Гульчак тоже был новым человеком в МТС и в районе. Полгода — это немало, но не так уж и много, чтобы как следует узнать друг друга.

Секретарь райкома напряжённо прислушивался к спору между главным агрономом и Данилевским и, очевидно, раздумывал. А что тут, собственно, раздумывать? Его молчание уже начинало раздражать Остапчука: «И этот, верно, не прочь подсунуть начальству кругленькую цифру…»

Данилевский вытер платком лоб. Его всегда оживлённое, подвижное лицо выражало удивление и даже иронию, мягкую, снисходительную иронию. В самом деле, смешно: для себя он старается, что ли? Остапчук не вслушивался в его закруглённые фразы. Всё это он уже слышал. И эти протяжные вздохи тоже. Что за манера чуть не после каждого слова страдальчески вздыхать? Здоровый, краснощёкий мужчина, а стой возле него со стаканом воды.