Андрейс Дрипе - Последний барьер

— Работай, Трудынь, работай! — напоминает болтуну Киршкалн и дергает за черенок его лопаты. — Говорить можно и за делом. Видишь ли, все прелести, о которых ты тут вел речь, в повседневной жизни именуются довольно некрасиво — спекуляция.

— Ну, хорошо, допустим. — Трудынь всегда готов пойти на небольшие уступки. — Вы думаете, я никогда не занимался более серьезным делом? Одно время я сколачивал щиты на деревообделочной фабрике. Один щит — двадцать копеек. За день можно было выколотить шесть рублей. Вкалывал, в поте лица. Но если шевельнуть мозгами, то эти шесть рублей можно заработать за пятнадцать минут. По вечерам, когда магазины закрыты, продавать хорошим мужикам водку по пятерке за пол-литра. Три бутылки — вот тебе и шесть рублей. Так что видите, как обстоит дело с работой. Знаю, вы сейчас скажете, что самому приятней, когда деньги заработаны честно; но что поделать, хромает у меня сознательность. Как-то все нет ее и нет. Компаса не хватает.

— И ты, значит, дожидаешься, что кто-то тебе вложит в руку этот компас? А если так и не вложат? Так Хенрик Трудынь, человек со средним образованием, и будет стоять на углу и торговать из-под полы водкой. Не очень это привлекательно выглядит. А потом женишься, жену спросят, что муж поделывает, а она скажет… Боюсь, не скажет она правду, постарается что-нибудь выдумать.

— Ну, до этого еще далеко! — Трудынь копает в одном месте, не глядя на протянутый шнурок. — Какие там жены из нынешних девчонок! По вечерам шляются гурьбой, шпану разглядывают да глаза щурят. Старики кормят, у стариков живут, а если что и заработают, все на юбки, на туфельки промотают.

— Не копай за шнурком! Мы тут не будем делать такую широкую дорогу, — напоминает Киршкалн. — Стало быть, в отношении девушек ты настроен довольно критически. Ну, а о вас они разве могут быть лучшего мнения? По мужу и жена, и наоборот. На мой взгляд, очень даже справедливо.

— Ребята все-таки имеют больше серьезности. Когда надо, работали как черти, я вам уже рассказывал. И работали, и комсомольцами были. Вот тот лобастый, Босс, он вкалывал на железобетонном полигоне, иногда, бывало, и по ночам втыкали, две смены подряд. Вся бригада была заодно. Потом вместе на пробках всплыли, три дня пили напропалую.

— Это тоже от серьезности? А что же Босс делал потом?

— Я его еще в тюряге увидел, в окно корпуса напротив моего. Гляжу Босс! Рукой помахал — чао! Свои ребята. Хорошо, что скоро завалился — обошлось все пустяками. Два года сунули. Задумал гаражи навещать и приторговывать автопокрышками. Покрышки теперь в цене. Один такой резиновый бублик уйму денег стоит, а Босс отдавал за полцены.

— Выходит, все порядочные ребята встречаются за решеткой. Недурной финал. А как, по-твоему, те, кто странным образом остаются по ту сторону ограды, ничем серьезным не занимаются? Или они не порядочные ребята?

— Ну, как вам сказать? Наверно, они и есть те самые, у кого и компас и цель. Но ведь жизнь у них довольно серая. Как по тихому пруду плывут на малых оборотах.

— Но ты ведь этих малых оборотов не попробовал, поэтому судить тебе рановато, зато на больших оборотах дело обернулось здорово невесело. Незаконно заработать, быстро промотать, ничего не получить и ничего не делать — вот и все твои большие обороты. И до каких пор так можно? Мать состарится, не сможет больше шить «налево». И в один прекрасный день Трудынь спохватится, что время ушло, обороты опостылели, и поймет он, что были они не большие, а самые малые. Спохватится, встанет на углу, но водкой торговать уже не захочется. И девчонки снуют мимо и даже не подмигивают.

— Ну, такой лажи не будет. Я ведь тоже кое-что смыслю. Когда выйду, попробую в актеры или в режиссеры. Я одно время ходил в техникум культработников, кое-что в режиссуре понимаю.

— Какая профессия была у твоего отца?

— Говорят, слесарем был. Через год после моего рождения он умер. Знаете, ведь мой отец был защитник Лиепаи, а потом в партизанах воевал. Всю войну прошел — ничего, а в мирное время застудился и умер. По-всякому бывает. Сперва мать пожила одна, а там — с моим первым отчимом костяшками стукнулась. Потом и со вторым.

Трудынь смолкает и опять опирается на лопату.

— Режиссером, актером — все это хорошо, но тут, в колонии, ты овладел профессией своего отца. — Теперь Киршкалн оперся на лопату и задумчиво глядит на своего воспитанника. — Подумай насчет этого. И о своем отце тоже.

Зумент с Рунгисом стоят на краю дорожки у газетной витрины и делают вид, будто внимательно читают.