Николай Павлов - Горячее лето

Черемных, закончив штукатурку стены, смотрит через дорогу, потом неторопливо пересекает ее, берет у молодого штукатура правило — смотри, дескать, и несколько минут сосредоточенно работает. Потом так же степенно и молчаливо уходит обратно.

А позади выстроились новые дома. Светлые, веселые. Они готовятся встретить хозяев, как дорогих гостей.

Праздник возник сам собою, стихийно, когда первые дома «сошли с конвейера», были приняты комиссией и переданы заводу.

Весь день ходил возле домов начальник ЖКО Никодимов. В обеденный перерыв пришла Веткина и принесла полотнища с надписями крупными буквами «Хозяева, добро пожаловать!» Никодимов собственноручно прибил их над каждым подъездом.

Вечером на грузовиках начали подъезжать трубопрокатчики. Некоторые строители, закончив работу, остались. Они помогали разгружать машины и вносить вещи в квартиры.

К Карпову подошел кузнец Долинин.

— Вселяетесь? — спросил его Карпов.

— Нет, очередь не дошла. Просто пришел посмотреть. Вижу, напрасно бранил вас на собрании.

— Нет, не напрасно. Впрок пошло.

— Так, так. Наперед будем знать, что вам впрок, — весело усмехнулся кузнец.

Владимира не покидало широкое, хмельное чувство успеха. Первые дома в жизни… Первые! И, говорят, неплохие. Поставили дом, обули, одели, нарядили и в жизнь выпустили. Живи, дом, вместе с людьми, на радость им! Много лет живи — не старей.

В одной из квартир Владимира встретила девочка лет шести, в светлом платьице, с куклой в руках.

— Мы переехали, — сказала она доверительно. — А вы наш сосед, да? Хотите, покажу нашу квартиру?

Карпов пошел за девочкой, тонконогой, тонкорукой, вскормленной военным недоеданием.

Девочка с деловитым видом рассказывала:

— Это кухня. Вот это, которое блестит, — плита. Здесь мама будет пирожки печь. А раньше у нас плита была некрасивая. Черная.

— Ну, экскурсовод, веди дальше, — сказал Владимир.

— Чего? — не поняла девочка, но, не дожидаясь разъяснений, толкнула дверь, окрашенную белой эмалевой краской. — Это ванная называется. В старой квартире ее совсем-совсем не было… Идемте сюда. Смотрите, какое окно!

В широкое окно врывался свет. Блестела на полу золотистая охра. Владимир понял, что девочке никогда еще не приходилось выглядывать на улицу через такое большое окно.

— Как в праздник! — громко, весело засмеялась девочка. — А это моя мама. У нас еще есть бабушка и дедушка.

В дверях стояла женщина с тяжелым узлом волос на голове. Она тоже была худой. Улыбка скрадывала ее бледность и усталость.

— Мама, ты знаешь, этот дядя — наш сосед! — закричала девчурка.

«Есть дедушка… А отца она, наверное, и не видела. Только карточка в рамке: стриженый, в солдатской гимнастерке, почти мальчишка».

— Простите, я нечаянно обманул вашу дочку, — сказал Владимир. — Я строитель.

— Вы… так спасибо вам, товарищ! Милости просим в гости. В самом деле… Шурочка, включи чайник. Сумеешь?

— Смотри, мама, как еще сумею!

Неведомое прежде чувство захватило Карпова. Он внес в жизнь этих славных, горем пытанных людей капельку светлого счастья.

— Нет, нет. Что вы!

Он подошел к окну и увидел лицо Тони. Очень близко. Показалось, что она хотела улыбнуться, но он не был уверен. Не успел разглядеть, Тоня исчезла в праздничной оживленной толпе.

Он вышел на улицу. По новенькому асфальту со звонам, с треском, с гиком гоняли мальчишки на самодельных самокатах.

Ивянский прибыл в обеденный перерыв на машине — первый признак, что ему очень некогда. Владимир хотел сразу пойти навстречу, но внимание привлек разговор за углом и заставил остановиться. Говорили двое. Они, видно, закусывали. Фразы следовали одна за другой с большими интервалами.

— Выжили Петровича.

— В отпуск ушел.

— Не-ет. Я слышал, этот молодой специалист его — того… А сам на это местечко уселся.

— Не должно быть. Этак я каждый месяц буду полста терять!

Чей это голос, хриплый, как говорят, «пропитой»? Ах, да, конечно, это — Третьяков, плотник, недавно пришедший на стройку, но уже допустивший крупный брак. Владимир распорядился удержать из его зарплаты пятьдесят рублей.

— У него в управлении — рука, — зашептал второй голос. — Мироненко его в зятья прочит. Понимай, что к чему!

Карпов рванулся с места. Оскорбленная гордость не позволила ему выйти к разговаривающим. Он спешил прочь, подальше о грязной сплетни. Он испытывал отвращение, чувство гадливости — такое, какое бывает, когда, купаясь в пруду, попадаешь в тину у берега со скользкой лягушачьей прозеленью.