Николай Кузаков - Рябиновая ночь

— Сервиз я ей в подарок купила. В Читу ездила.

Анна, чтобы не обращать на себя внимания, села подальше от главного стола и оказалась напротив Алексея. Она незаметно посмотрела на него. Алексей разговаривал с Арсаланом и Аграфеной. На нем был темно-серый костюм в клетку. Пепельный галстук с золотистой и серебряной искрой хорошо выделялся на белой рубашке. Темные волосы с проседью падали на лоб, и время от времени он их поправлял.

Алексей почувствовал взгляд Анны, посмотрел на нее, улыбнулся. Он был веселым, оживленным, но Анна заметила, что нет-нет да и появится у него в глазах затаенная грусть, та грусть, с которой люди только наедине с собой бывают.

— Налить бокалы! — командовал Ананий. Они с Пронькой уже успели пропустить по рюмочке, а поэтому Ананий чувствовал себя среди собравшихся как рыба в воде. Он налил бокал Нине Васильевне. Она встала, повернулась к жениху.

— Федя, мы тебе доверили Дариму, нашу Ласточку. Береги ее. Что бы с вами ни случилось, всегда помните: самое ранимое на свете существо — это любовь. Она не терпит ни обмана, ни грубости. Желаю вам это святое чувство бережно пронести через всю жизнь. А чтобы любовь у вас была еще крепче, пусть все девчонки походят на отца, а мальчишки — на мать.

— Горько! — понеслось со всех сторон.

Дарима потупилась. Федор обнял и поцеловал ее. После первой рюмки родители жениха и невесты обменялись подарками, преподнесли подарки жениху и невесте. С рюмкой в руке встал Дашибал.

— Однако смотрю я на Федора и Дариму, сердце шибко радуется. Пусть ваши дочери будут хорошие хозяйки, а сыновья — лучшие табунщики в нашей степи.

— Горько!

Тост следовал за тостом. И вот из-за стола вышла Анна.

— Серега, а ну русскую.

Сергей взял баян, слегка пробежался пальцами по клавишам и заиграл. Голоса стали смолкать, все смотрели на Анну. А она стояла посреди зала в красном, как пламя, костюме, белых лакированных туфлях на высоком каблуке, ковыльные волосы уложены кольцами. Анна вскинула голову, повела плечами, притопнула каблуком раз, другой, точно проверяя, прочен ли пол, и пошла по кругу выбивать чечетку.

— Эх мать честная, — ерзал на стуле захмелевший Маруф Игнатьевич, не выдержал, вскочил, ударил по колену рукой и схватился за поясницу. Его подхватили за руки и усадили на место.

Алексей смотрел на Анну. Загорелись его глаза. Плясун он был не из последних.

— Петрович, а ну тряхни стариной, — подзадоривал Ананий.

— Петрович, или казаки вывелись в Забайкалье? — тряс бородой Маруф Игнатьевич.

Алексей посмотрел на Нину Васильевну, мол, удобно ли? Она глазами показала: «Давай!»

Алексей отставил стул, хлопая в ладоши в такт музыке, пошел вприсядку, наступая на Анну. Она легко, точно на крыльях, то отлетала от него, то шла кругом. Лицо у Анны оживилось, глаза блестели, пьянела она не от вина.

Вихрем кружили Алексей с Анной по залу, звенели на столах бокалы, вздрагивали стекла в окнах. Наконец выбили они разом дробь и остановились.

Анна подошла к столу и озорно крикнула:

— Рюмку мне!

Ей подали бокал, наполненный вином.

— Милая Ласточка, большой радости тебе в жизни. И тебе, Федя.

Анна осушила бокал и ударила об пол, сверкнули хрустальные брызги.

— Счастья вам!

Батомунко и Степан Тихонович сидели в обнимку. У Батомунко на могучей груди рубашка была расстегнута, лицо от выпитого вина раскраснелось, но держался он с достоинством, лишнего движения не делал, знал, что на него смотрят все гости. Степан Тихонович горбился, усы его обвисли, и от этого казался он жалким.

— Все здесь радуются, а у меня тяжело на душе, будто чужой я здесь, пришлый откуда-то, — говорил Степан Тихонович.

— Однако я тебе говорил, не уезжай, Степан, жалеть потом будешь.

— И жалею, сват. Боязно в глаза Нине Васильевне посмотреть. Она со слезами просила меня остаться. Каждая пара рук тогда дороже золота была. Не послушал. А село-то не узнать!

— Што теперь говорить? Хоть на старости лет на землю отцов пришел.

— Каждую ночь она мне снится. Коммуну нашу вижу. Вдвоем мы с тобой в поле. Учу я тебя пахать. А то на конях куда-то скачем.

А помнишь, как мы в Алханайские гори хлеб партизанам носили и нас казацкий разъезд сцапал? И грезится мне все этот амбар, в котором мы сидели. Вот тогда твоя сила-то пригодилась. Не вывороти ты тогда половицы, кормили бы мы в озере Бальзино карасей.

— А я-то думал — твоя душа уснула. Поедем завтра ко мне на стоянку, поживешь, ветер стенной подлечит.