Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

После возвращения отца война продолжалась еще больше полугода. Потом пришла победа, но Маке не удалось насладиться ее радостью. Девятого мая Симон не пошел на праздничный митинг, — как только потеплело, отмороженные ноги у него отекли и покрылись водянистыми волдырями.

В эти дни Мака еще больше любила отца. Любила, но не жалела. Не могла она так сразу отречься от своих фантазий, от своей мечты. Теперь, когда ее друзья и подружки заговаривали о войне, она молчала, но отец все равно оставался для нее героем. Ноги он отморозил потому, что всю войну спал в обледеневших окопах и на снегу, а немцы так боялись его, что бросили гранату ему прямо в спину. Соседи жалеют Симона за водянистые волдыри на ногах, за то, что он не в силах разогнуться, но они не знают, что Симон настоящий герой. Сам он молчит, потому что никто из деревенских не воевал с ним и ему просто не поверят, но его русский друг знает все, и он приедет однажды и расскажет. А до тех пор Мака должна учиться так, чтобы о ней говорили: вот какая дочка у несчастного Симона! Летом она пойдет с матерью на чайные плантации, встанет рядом с ней и будет собирать чай, ни на шаг не отставая от опытных сборщиц, и тогда соседи скажут: совсем он не несчастный, наш Симон! Вон какая у него дочь!

Потом приедет издалека фронтовой друг и расскажет все-все об отце… Но в это не верила даже мама. Одна только бабушка кивала и соглашалась.

Вообще, что думала мать об отце, Мака не знала. Мать с утра до ночи пропадала на колхозных работах, возвращалась взвинченная, измотанная, злая, за ужином сажала на колени маленького Бичико и сокрушенно вздыхала:

— Как быть, как быть? Сил моих нету больше. Не пойду я завтра никуда. Хватит, умаялась!

А на следующий день:

— Что с ним-то делать? — прижимала к груди сынишку. — Помрет он с голоду! — и опять шла в поле или на плантацию, в огород или виноградник, мотыжить, полоть, окучивать, опрыскивать, вязать, перетаскивать, перебирать…

Мака тогда не любила мать. Никого не любила, кто жалел ее отца. Она позабыла детские игры и забавы и целыми днями просиживала у очага, рядом с Симоном, разогревая толстые прутья для корзинок, чтобы легче гнулись, и лодыжки у нее накалялись докрасна и горели. Потом с учебником в одной руке, другой она держала маленького брата, чтобы бабушка могла приготовить чего-нибудь поесть. Она упросила деревенского кузнеца уменьшить по ее росту найденную в сарае наполовину съеденную ржавчиной тяпку и рядом с больным отцом пропалывала кукурузу и фасоль, освобождая их от разбушевавшихся сорняков, а летом, в жару, в самое пекло, как жеребенок, бегала за матерью по зреющим на припеке пахучим чайным плантациям с корзиной отцовской работы на руке.

Потом прошли годы. Друг-фронтовик не приехал. В лавке сельпо появился хлеб. Сменились деньги, и отцовская пенсия уже не казалась такой ничтожной. Симону сделали операцию — отрезали пальцы на ногах, и он стал работать сторожем в магазине. Время подлечило изувеченную войной деревню. Кто-то начал ремонтировать старый дом, кто-то и того больше — затеял перестройку. Появилась нужда в плотниках. Огляделись — два лучших мастера погибли на фронте. Тогда пришли к Симону. Он покряхтел, поохал, держась за поясницу, — отказался. Пришли в другой раз. «Дайте помощника, — сказал Симон, — не под силу мне тяжести ворочать. Я ему долю уступлю и ремеслу обучу. Но работать будем сдельно, на поденную не потянем».

У однорукого тезки Симона был брат, придурковатый Дату, его-то и взял Симон в помощники, силы — хоть отбавляй. Бедняга по своему разумению не мог даже гвоздя в доску забить, но если его направлял понимающий человек, вкалывал за двоих. Заработок делили поровну. Симон далеко не всегда мог работать — хворал. Но все-таки в доме появились деньги…

— Доченька, что ты сидишь там столько времени? — Мать все еще держала в руках веник.

— Ах, да… — Мака устало поднялась и, ступив к дому, опять вспомнила: «Вот здесь стоял отец…»

— Когда же придет Бичи?

— Придет, придет… Теперь уже скоро.

— Разве ты не должна знать, где пропадает твой сын?

— Он уже не ребенок, Мака.

— Ты и раньше ничего о нем не знала…

— Но что я могу сделать, если он не говорит? — Мать окунула веник в таз с водой и, стряхивая его, вернулась в дом.

«Она все еще подметает». Мака хотела подождать, пока мать еще раз выйдет смочить веник. Словно собираясь сказать ей что-то, она постояла в раздумье, потом покачала головой и пошла вверх по лестнице. Она шла осторожно, чтобы каблучки туфель не стучали по ступенькам.