Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Хотя какое это теперь имеет значение! Что было, быльем поросло. Ушло навсегда, и не стоит вспоминать. Даже от нечего делать. Напротив, нужно было сегодня поприветливее встретить его, он так добр к ее брату, а ведь неизвестно, с какими бездельниками и подонками связался бы Бичико, если б Джумбер не устроил его на завод. Возможно, и в самом деле он поможет парню найти себя… Один брат у Маки, и тот непутевый. Разумеется, ей никто не посмеет сказать этого в лицо, но как бы ей хотелось гордиться своим братом!.. Как бы хотелось при случае сказать людям: так считает мой брат!

Вечерело, когда сели обедать.

Перед кроватью больного поставили маленький низкий столик. Мака, обложив отца подушками, помогла ему устроиться на постели. Потом предложила выбрать Гено тамадой: ему, как зятю, почет и уважение, а глава дома — вот он, перед нами… [9] Тамадой, по грузинским обычаям, становится хозяин дома.

Симон растрогался до слез.

— Отец! — воскликнула Мака и взглянула на мать, готовую опять запричитать.

Симон вытер глаза, виновато вздохнул и больше за обедом ни разу не прослезился.

— А что, Бичико всегда так опаздывает? — спросила Мака, ни к кому не обращаясь. Ей просто хотелось, чтобы заговорили о брате, пусть с укором, пусть осуждая. Только пусть не молчат о нем, словно его не было вовсе.

— Опаздывает… — отозвалась мать.

Отец уперся локтями в подушки и, обводя всех испуганным взглядом тяжелобольного, простонал:

— В кого он такой уродился?

— Ну почему же, отец?..

— Ладно, дочка, ладно. Ешьте, обедайте. Я молчу…

— Нет, ты не прав. Вон если даже из Джумбера Тхавадзе толк вышел, что за чудовище наш Бичи…

— И-и, да что вы заладили? — Мать прислонила кусок кукурузной лепешки к тарелке, высвободила руки и стала загибать пальцы: — Он у меня не хромой, не слепой, и ростом хорош, и с лица пригож, я его в детстве не роняла, не зашибала и кипятком не ошпаривала…

— Никто тебя не винит, мама.

— Не ошпаривала! — повторил Симон и вздохнул. — Благодари за это мою мать, царство ей небесное!

— Ох, бабушка, бабушка… — вздохнула за ним Мака.

Гено, не вмешиваясь в перепалку, наполнил стаканы красным вином из кувшина, обернулся к тестю и сказал очередной тост. Мака примолкла, не зная, продолжить разговор о Бичико или нет. Гено поднес стакан к губам и, глядя на жену, подумал: «Если этот Тхавадзе, или как его там, не учился вместе с нею, не слишком ли она хорошо знает его прошлое? Хотя, видит бог, незавидное прошлое…»

После обеда потолковали о делах. Больного не следовало держать дома. С приездом дочери Симон и сам осмелел: коли мне суждено умереть под ножом, так и быть, отвези меня в больницу.

— Это не тот нож, от которого умирают.

— Знаю, Мака, знаю, но перенесу ли я? Кровь у меня слабая стала, да и сердце не то.

— Вы же бывалый фронтовик, — сказал Гено, подходя к окну и закуривая сигарету.

— На фронт, мой дорогой, берут не умирающих стариков. Когда я шел на фронт, тогда мне и десять операций были нипочем. А теперь!..

Мака начала убирать со стола не спеша, надеялась, что появится Бичико. Она все сделает сама — и отвезет отца в больницу, и сиделкой ему будет, но лучше, если вместе с братом, так и отцу будет приятнее.

— Ольга! — позвал больной.

— Мама! Отец зовет! — Мака сложила скатерть, собираясь вынести ее.

— Ну, что тебе, что?.. — появилась в дверях мать. — Придет, никуда он не денется. Не бесись…

Больной сокрушенно покачал головой и обернулся к Маке:

— Скажи ей, пусть сходит к врачу, возьмет направление.

— Хорошо. В самом деле, сходи, мама. Я бы сама пошла, только меня здесь теперь никто не помнит. Верно, с десяток врачей сменилось после моего отъезда.

— Сюда не приводить, что ли, его? — спросила мать.

— Не хочу! — сказал больной, глядя на Маку. — Зачем он мне здесь? Пусть сходит и принесет бумагу.

Решили так: утром Бичико будет дома, и все вместе отвезут отца в больницу, а теперь вечер и спешить не стоит. Хоть поспешить бы и следовало, но больному такое решение пришлось по душе.

— Может быть, мне не суждено больше вернуться в свой дом, — вздохнул он и согласился отложить до утра переезд в больницу.

Гено не стал ждать ночного поезда. Солнце еще не закатилось, когда он попрощался с Симоном, пожелал ему скорейшего выздоровления, пообещал еще раз навестить на днях и собрался в дорогу. Теща проводила его до калитки, жалуясь на судьбу — свою и сына: нелегко нам с таким больным, тяжелый он человек, и вернулась в дом.