Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Джумбера буквально не узнавали его старые друзья и знакомые: уж больно он переменился, совсем другой человек — общительный, внимательный, чуткий. У него появилось много новых друзей. Вино, оно как мед, — пчелы на него слетаются.

А очаровательная Цуцуния так и осталась неразгаданной загадкой, тем самым даруя каждому призрачную надежду: быть может, именно ему суждено отдохнуть в тени ее ресниц.

В один прекрасный день на заводе освободилось место по снабжению (прежнего работника перевели в район), и вскоре на этом месте увидели небезызвестного в городке Бичико Лежава. Такое назначение далеко не всем пришлось по душе, но смолчали: новому директору доверяли — доверились и на этот раз. Те, которые знали Лежава получше, махнули рукой на синеокую Цуцунию — дело пропащее, если добром не выйдет, силой возьмет.

Однако все осталось по-старому: старший снабженец Бичико Лежава, как и все прочие, глотал слюнки и колотил себя кулаком в грудь.

Непонятно было вот что — почему Тхавадзе, этот уважаемый в районе, деловой человек, и Бичико Лежава, жуир, бездельник и сорвиголова, не расстаются даже после работы и дни и ночи проводят вместе.

Кто-то вспомнил, что давно, лет десять назад, Джумбер Тхавадзе сходил с ума по сестре Бичико — Маке Лежава, и верно, эта дружба с братом — последние отблески той любви, что-то вроде нераскрывшегося родственного чувства. Люди, знавшие эту подробность, знали и то, что Мака, одна из лучших ианисских невест, четыре года назад вышла замуж и теперь жила в соседнем районе с мужем, маленьким сыном и свекровью, и в конце концов решили, что Джумбер бескорыстно хочет наставить Бичи на путь истинный, и да поможет ему бог…

…В этот день, вернувшись на завод, Тхавадзе отослал Бичико в гараж вымыть и вычистить машину, Цуцунии приказал никого к нему не впускать, заперся в кабинете и упал на диван, лицом в кожаные подушки.

Трудно было представить себе, как он любил эту женщину! Не женщину, а школьницу, которую когда-то избрал бездомный, неустроенный мальчишка, избрал и затвердил в своем сердце настолько жестоко и упрямо, что если б даже он прожил десять жизней вместо одной, он не отлюбил бы своего. Безотцовщина и постоянные наставления матери: смотри, чтоб никто не надул тебя; смотри, чтоб никто не обидел тебя; разбейся в кровь, но не позволяй смотреть на себя свысока; нужда и голод; постоянные неутихающие пересуды о матери — она же любовница этого бухгалтера с румяной рожей; красная зудящая язва под подбородком, от которой он много лет не мог излечиться; насмешки ровесников — эй, чесоточный; бесконечные кровавые драки, драки и скандалы — вся сила, все упрямство и неуступчивость, которую выпестовали, накопили, втемяшили в него эти испытания, — все соединилось в любви к этой женщине. В любви, которая одарила его новыми бедами, неслыханными и непережитыми оскорблениями, обидами и горем, в которой он вкусил незнаемую раньше безнадежность и неведомый прежде голод. В день, когда, возвращаясь из школы, он, как шелудивая собака, бежал за Макой, а она, проходя вдоль оврага, обращала на него меньше внимания, чем на лягушек в тинистой жиже, в такой день он не мог уснуть, не избив кого-нибудь, или если его самого не избивали. В конце концов, так и не посмев сказать Маке ни слова, он и ее стал бить книгами и тетрадями по голове, но для него самого это было настолько мучительно, настолько невыносимо, что, как только девушка скрывалась из виду, он почти без чувств падал под ивами.

В тот день, когда Мака, окончив школу, уехала из деревни поступать в институт, Тхавадзе ничком лежал за оврагом, на сгнившем, изъеденном червями трухлявом пне, и по его лицу ползала армада красных муравьев, но он не трогал их, не трогал, даже когда, поднявшись по подбородку и губам, они полезли ему в ноздри. Перед его глазами, перемешиваясь, петляя, путая следы, сновало обездоленное, выковырянное из гнезд муравьиное племя, и каждый муравей тащил на себе груз вдвое, вчетверо и вдесятеро больше себя самого…

Вот тогда он дал клятву! Клятву, в которой не было ни слова, ибо над словами смеются возмужавшие юноши.

Он решил не видеть ту, что прошла нынче утром по ту сторону оврага, не видеть до тех пор, пока…

Это «пока» растянулось на много лет. Оно было неосуществимо до сегодняшнего дня. Чего только не сделал он ради этого… От шелудивого, чесоточного босяка до сегодняшнего Джумбера Тхавадзе. Но сейчас она еще дальше, еще неприступнее, чем когда-либо, — она без памяти любит сына. Да и мужа тоже. Сегодня она приехала. Она приехала бы, даже если б не заболел ее отец. Это было подготовлено Джумбером.