Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

А то что они не научились думать, мне было известно по газетам, которые я изредка просматривал… Но дело, конечно, не в этом парне… Надо брать много выше… Ядерный пепел… Но всех ведь сразу не испепелишь… Останутся миллионы таких, как Маша и я…

Все вдруг опало внутри, будто меня гвоздями прибили к земле. Чудовищная слабость расплющивала. Это взбесившаяся поджелудочная железа выбросила в кровь огромную порцию инсулина…

Я приполз к дому поздно ночью… Маша не спала. Мы вообще почти не спали с тех пор, как хватили ядерного лиха.

Внутренняя отупленность постепенно снова заполняла хилый сосуд моего тела. Маша плакала, ибо приступ слабости не позволял ей действенно помочь мне.

С огромным трудом раздевшись, я пополз на кровать и застыл в положении ниц.

Внутри себя я вновь стал ощущать желеобразную аморфную массу, а тело свое — все более утончающейся оболочкой.

Я понял, что случившееся было моей последней попыткой активного действия. Теперь начнется прозябание. Долгое или короткое — не знаю…

Рот мой стал судорожно-искривленно открываться, расползаться, превращаясь в огромную дыру до тех пор, пока я не начал заглатывать сам себя, потом, я это знал, последует Маша, мебель, мой дом, деревня, город, атомная электростанция…

И я понимал, что где-то в этом кроется смысл. Ибо я и Маша не были людьми, мы были символами ядерного века, его жалкими порождениями. И, расползаясь по земле, обволакивая ее своей, иссеченной нейтронами, ядерной плотью, мы напоминали собой удава, заглатывающего невероятно растянувшимся ртом уже не козла, не атомную станцию и город, а всю нашу бедную планету.

Кабинетик у Гавриила Мефодьевича был крохотный. Отдел по технике безопасности, который он возглавлял, был самый маленький в Главке не только по размеру занимаемого помещения, но и по численности. Всего два человека. Начальник отдела Гавриил Мефодьевич Косенко и единственный подчиненный — Августа Николаевна Кувыркалова, или, как говорил сам Гавриил Мефодьевич, жалуясь главковскому начальству на малочисленность отдела, «единственный подчиненный исполнитель — женщина»…

Был понедельник. И, как давно уже успел заметить Гавриил Мефодьевич, день этот был трудным не только в общеизвестном людском толковании: «понедельник — тяжелый день». Нет. Для его отдела техники безопасности понедельник был труден втройне. Именно в понедельник большей частью на стройках, которые он курировал, происходили несчастные случаи как с легким, так и с тяжелым, то есть со смертельным исходом… Происходило это обычно во второй половине дня, как правило, после обеда.

«Конечно, — рассуждал Гавриил Мефодьевич, — человек после отдыха расслабляется, в известной степени и поддать в обед может… Дело житейское… Всякое бывает… Потом в рабочее время тайком-тишком произведет опохмелочку — и…»

Гавриил Мефодьевич сокрушенно вздыхает. И ладно бы новички, желторотые юнцы. Не-ет! На крючок смерти попадают, как правило, опытные работники с многолетним стажем работы в избранной специальности. И вот сегодня снова «подарочек». Опытный бригадир, вместо того чтобы самому пример подавать, чтобы вести за собой в правильном направлении подчиненный коллектив, сам нарушает элементарные правила техники безопасности и оказывается жертвой своего же ухарства.

«Ну зачем же тебе, Сычиков, надо было прыгать через торчащие выпуска арматуры, когда рядом был поставлен чудесный мостик с перилами? — сокрушался Гавриил Мефодьевич, читая, акт происшествия. — И жалко же, жалко тебя… Молодой ведь еще… Жить да жить… Э-хэ-хэ!.. Ну когда же вы научитесь, ребята, жизнь свою беречь?..»

Августа Николаевна сидела напротив Гавриила Мефодьевича и плакала. Столы их стояли вплотную напротив друг друга боком к окну. Августа Николаевна была всегда бледненькая, с каким-то вымученным выражением на лице. В просвет между столом и стеной она входила вполне свободно и даже имела, как выражался Гавриил Мефодьевич, некоторый «люфт» для производства известного маневра своего сидящего тела вместе со стулом в «заданном пространстве». А вот у Гавриила Мефодьевича, несмотря на увеличенный зазор между стеной и рабочим столом за счет добровольного и чистосердечного ущемления «жизненного пространства» Кувыркаловой, никакой возможности маневра не было. И виновен был уж тут сам Гавриил Мефодьевич. Толст он был не в меру, хотя ростом и невелик. Сидя за столом, почти в упор, упруго ощущал животом ребро столешницы и, когда по какой-либо причине вздыхал, вынужден был при этом несколько приподымать вздувшийся при вдохе живот, чтобы дать ему некоторое высвобождение.