Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Тот сидел в кабине. Он вылез из нее.

— Завести трактор заведу, а вот уезжать не буду, — вдруг запротестовал Прокша.

— Как, не будешь? — удивленно посмотрел на него Ванька.

Тетка Ульяна тоже поразилась.

— А так. Это слова. А словам я не верю. Где доказательства? Я сейчас назад приеду, а там Прокин. Почему, спросит, не перепахал у Чухловых? Что ему отвечу? То-то же!

Ванька подступил к Прокше:

— А чего это ты перед Прокиным выслуживаешься, что, на продажу огурцов и помидоров с теплиц справки легко выдает, да?

Тот отстранился:

— А-а, иди ты! — Он хотел что-то сказать еще, но неожиданно увидел перед собой Ванькину руку — тот совал ему под нос какую-то бумажку. — Что это? — недоуменно уставился в нее Прокша.

— Записка от председателя.

— От какого?

— От Каширина.

Прокша взял ее, прочитал:

— Во-о, эт совсем иной табак. Так бы и сразу. А то, видите ли, тары-растабары, а о главном — ни тпру ни ну.

— Доволен? — съехидничал Ванька.

— Я правду люблю, — ответил Прокша. — Вот ты мне дал записку, я почитал — и все. Дело решенное, никаких гвоздей.

— Спать будешь спокойно теперь?

— А я, между прочим, на сон и так не жалуюсь, без таблеток пока засыпаю.

— Оно и видно, — поддела его и тетка Ульяна. — Вон как опух, хоть на сало тебя. А ты помидоры выращиваешь.

— Пош-шли-и вы все, — обидевшись, огрызнулся Прокша, — умники отыскались! — Завел трактор и тотчас покатил в бригаду.

Ванька, когда бегал к председателю колхоза, утрясал, чтоб не резали им огород, одновременно поговорил с тем и насчет лошадей и подводы: мусор, мол, всякий вывезти из двора да сено, которое накосил днями, домой перевезть бы, пока дожди не пошли.

Каширин задумался: давать, не давать?

— А что мне люди скажут? Своим отказываю, а чужому… — и осекся, заметив, как Ванька отреагировал. — Ну, ну, — пошел он на попятную, — оговорился, бывает.

— Я знаю: лучше бы трактор. Лафет нагрузил — и айда, но вы мне трактора не дадите, — рассудил по-своему Ванька. — Так хоть лошадей. Выручьте, Афанасий Львович.

Каширин тянул:

— Выручить выручу, а ты опять вскоре придешь, так ведь?

— Не приду, — заверил председателя Ванька.

— Значит, от моего предложения категорически отказываешься, да? Не соблазнил тебя на бригаду?

— Может, и не так, Афанасий Львович, — ушел от прямого ответа Ванька, — но я себе слово дал: в колхоз после колонии не пойду, нечего мне в нем делать.

— Ну что ты зарядил: колонии, колонии… Ну осудили тебя, ну отсидел, так ведь и исправился, верно?

Ванька обидчиво вскинул голову:

— Вот, Афанасий Львович, вы опять о том!

Тот расстроился: ну положеньице, куда ни кинь, всюду клин, говори и думай, чего морозишь.

Каширин сказал: трактора и в самом деле не может дать, не то время, когда трактора свободны, а вот лошадей и подводу, так и быть, выделит, однако, подчеркнул, дает не ему все это, а тетке его, она заслужила того.

Ванька не стал возражать — какая разница, ему или тетке, важно — они вывезут мусор и перевезут сено.

Наутро Ванька поднялся и пошел на колхозную конюшню. Конюхом работал там Илья Стреляный. Почему Стреляный? В молодости охотился с другом на уток, друг его и подранил, стрелял в утку, а попал… Илья в это время хотел рукой его ружье отвести: не спеши бухать, все равно не попадешь — утка высоко уже, а тот и нажми курок. В общем, пальцев у Ильи после того не стало — трех. И в войну ранило Илью дважды, один раз в ногу, другой — в живот, последнее ранение серьезное было, едва оклемался. Однако Илья живет, смотрит за лошадьми, иные его сверстники давно на пенсии иль в могиле, а он еще бегает, при силе притом.

Ванька с конюхом поздоровался и протянул ему от Каширина записку: дескать, требуются лошади и подвода, обеспечь, пожалуйста.

Илья завел его в конюшню, беспалой рукой указал на пару буланых:

— Запрягай этих.

Ванька вывел их, привязал возле подводы и пошел за сбруей.

Он когда был мальчишкой, некоторое время работал ездовым, возил от комбайна зерно. Ему тогда нравилось ухаживать за лошадьми. Особенно купать их на речке — о-о, и меда не давай.

— Перевелись сейчас лошади, да, Илья Нестерович? — запрягая, разговаривал с конюхом Ванька.

Илья Стреляный покачал головой:

— Нет слов. Вон несколько пар и осталось. Еще немного — и эти исчезнут, в Красную книгу в пору заносить.

— Точно, — согласился Ванька.

Когда он приехал домой, дед Матвей ожидал уже его.